Бахтияр Тузмухамедов
Израильское вторжение в Ливан нанесло стране огромный ущерб, но четкой правовой оценки так и не получило.
Фото Reuters
Недавние международные кризисы, проявлявшиеся в демонстрации неумеренных опасений в отношении ядерных программ Северной Кореи и Ирана и шумных обвинений в поддержке терроризма в адрес тех же, а заодно и других стран (Сирии) и дополненные угрозами разрешить их оперативными методами, находятся, выражаясь медицинским языком, в состоянии ремиссии. Воспользуемся затишьем, чтобы продолжить начатый некоторое время назад разговор («Пределы самообороны» – «НГ» от 24.09.04, «Упреждение силой» – «НГ» от 24.06.05) о современных правовых параметрах применения вооруженного насилия за пределами национальной территории и предложить некоторые вопросы для обсуждения.
Устав ООН и традиционные подходы
Начнем с основ. Студент-юрист, мало-мальски освоивший курс «международное право», может рассчитывать на положительную оценку на экзамене, если скажет, что правомерное применение вооруженной силы в рамках Устава ООН сводится к двум ситуациям: коллективным действиям для поддержания или восстановления международного мира и безопасности, предпринимаемым по решению Совета Безопасности ООН, и осуществлению права на индивидуальную или коллективную самооборону в ответ на вооруженное нападение.
От учащегося потребуется более широкая начитанность, чтобы доказать, что отдельным случаем правомерного применения силы может быть вооруженная борьба национально-освободительных движений, которые представляют нации и народы, стремящиеся к самостоятельности. На такой позиции на протяжении долгого времени твердо стояла отечественная международно-правовая доктрина. Более того, она полагала такое применение силы способом реализации национально-освободительным движением права на самооборону. Теперь же оно упоминается не во всяком учебнике.
Как преподаватель я буду приятно изумлен, если студент вспомнит, что Устав ООН допускает применение силы еще и против «вражеских государств». Имеются в виду те, кто нес ответственность за развязывание Второй мировой войны. Спору нет, эти государства уже давно заняли достойное и уважаемое место в международном сообществе, однако пока не совершены все формальности, необходимые для полного устранения самого понятия «вражеское государство» из международного права.
Наконец, может найтись чрезмерно просвещенный студент, рискующий вызвать негодование иного преподавателя, если заявит, что государство может сослаться на право на самооборону для того, чтобы силой восстановить юрисдикцию над территориями, эффективно контролируемыми силами, противостоящими центральному правительству и претендующими на полную независимость. Между тем лет пятьдесят назад в конкретных исторических и политических условиях официальная советская доктрина международного права отстаивала право КНР на восстановление своей юрисдикции над Тайванем с применением силы, называя это осуществлением права на самооборону.
Меняющиеся реальности
Если, однако, из плоского перейти в объемное изображение, возникают вопросы и сомнения. Сразу оговорюсь: в современных условиях применение силы вышло за пределы межгосударственных отношений или отношений между метрополией и противостоящим ей национально-освободительным движением, борющимся за независимость. Трансграничное применение вооруженной силы теперь скорее происходит при попытках подавить опорные пункты международных террористических группировок, ликвидировать их главарей.
Но вернемся к международному праву. Закрепляют ли положения Устава ООН, допускающие применение силы, неотъемлемое право государства или они оговаривают исключение из запрета применения силы или угрозы ее применения, предусмотренного тем же Уставом в качестве основополагающего принципа международного права? Среди отечественных экспертов найдутся приверженцы как той, так и другой точки зрения. Иные же вообще придерживаются сколь экстравагантной, столь и совершенно необоснованной точки зрения об отсутствии в международном праве формального запрета на применение силы как таковое. Последние ищут подтверждение в том, что Устав ООН буквально требует «воздержания» от применения силы, да еще отсылают к английскому тексту, где употреблен термин refrain. Отметем эту позицию, поскольку она основана на ложном представлении о практике понимания и применения данного положения Устава и несколько ущербном знании иностранного языка.
Правильнее, видимо, считать, что та часть Устава, которая говорит о «воздержании от применения силы», устанавливает запреты, а положения, определяющие параметры самообороны, имеют характер разрешения. Устав признает, что в международном праве традиционно существовало право на самооборону, и не вторгается в него, но оговаривает, что в отсутствие санкции Совета Безопасности ООН сила может применяться лишь в ответ на вооруженное нападение.
Что же касается запрета угрозы силой или ее применения, то Уставом он установлен в отношении действия, направленного против трех элементов: во-первых, территориальной неприкосновенности государств, во-вторых, политической независимости государств, в-третьих, целей Объединенных Наций.
Любопытна история первого элемента. Термину «территориальная неприкосновенность» в русском тексте Устава соответствует в английском territorial integrity и однокоренные с последним термины во французском и испанском вариантах. Им скорее соответствовало бы выражение «территориальная целостность». И это неспроста. Инициатива дополнить проект Устава ООН ссылкой на территориальную целостность была выдвинута в ходе конференции Объединенных Наций в Сан-Франциско в 1945 году делегацией Австралии и, понятно, на английском языке, который наряду с французским был рабочим языком конференции. Глава советской делегации Андрей Громыко телеграфировал в Центр о своем намерении поддержать австралийское предложение дополнить проект специальным обязательством о неприменении силы против «территориальной целостности и политической независимости» государств – членов организации. Лишь позднее, при окончательном согласовании текстов термин «целостность» в русскоязычной версии Устава был заменен на «неприкосновенность».
«Целостность» и «неприкосновенность» – почувствуйте разницу. Запрет посягательства на первую предполагает недопустимость захвата, отторжения или расчленения территории, на вторую – категорическую неприкасаемость чужой земли. Не напрашивается ли вывод, что краткая по продолжительности высадка подразделения вооруженных сил или правоохранительных органов одного государства на территорию другого государства исключительно с целью преследования и ликвидации бандформирования или нейтрализации приготовившейся к нападению группы террористов, с немедленной эвакуацией после выполнения задачи, может восприниматься как нарушение неприкосновенности, но не целостности государства, на территории которого проведена операция? И творцы Устава ООН согласились запретить покушение именно на целостность территории, что нашло отражение в английском, французском, испанском, а также, по свидетельству экспертов, и в китайском аутентичных текстах, но не в русском.
Остается вопрос, как на это посмотрит государство, на чьей территории проводится такая операция. Идеальный вариант – если оно само нейтрализует террористов или соглашается на совместные действия с заинтересованной стороной. Близкий к идеальному – когда оно соглашается на проведение операции на своей земле другим государством или даже просит об этом, сознавая, что не в силах совладать с бандитами. Хуже, если оно им покровительствует, но не путем вооружения, финансирования, подготовки и заброски, что явно составляло бы преступление агрессии, а попросту не изгоняя их, не мешая передохнуть и собраться с силами перед новыми нападениями.
Если такое покровительство становится практикой, а нападения – все более болезненными, долготерпение власти будет не просто неуместным, а идущим вразрез с интересами собственного народа и государства. Удар по сопредельной территории будет оправдан с политической и военной точек зрения, однако крайне важно дать ему и правовое обоснование. Напомню, Устав ООН говорит о самообороне в случае вооруженного нападения. Опыт применения этого положения свидетельствует о возможности не только моментального, но и отсроченного применения силы в порядке самообороны – как это произошло в случае с нападением Ирака на Кувейт. Вооруженное воздействие на террористов, изготовившихся к очередному рейду, было бы правомерным, при этом формальным объектом применения права на самооборону было бы покрывающее их государство. Однако необходимо соблюсти все процедуры и незамедлительно сообщить о принятых мерах Совету Безопасности ООН, предоставив убедительные доказательства пособнической роли государства, по территории которого был нанесен удар.
Негосударственные субъекты
Теперь несколько соображений о наделении правом на применение силы вообще и на самооборону в частности движений, не оформившихся в государства, а также иных негосударственных субъектов (понятно, что речь не может идти о террористических или иных преступных группировках). Не видно, чтобы международное сообщество в наши дни стремилось признать таковое за кем-либо, кроме палестинской администрации, да и то с оговорками. Однако хотя бы в теории стоит задуматься над тем, какими признаками следует обладать негосударственному субъекту, чтобы претендовать на такое право, например, наличием военной организации и владением средствами вооруженной борьбы, или уже основными признаками государственности? Будет ли в современных условиях международное юридическое признание такого субъекта означать автоматическое наделение его правом на самооборону с применением вооруженной силы?
Дадим волю фантазии. Предположим, негосударственный субъект – крупная ТНК – имеет собственную службу безопасности либо нанимает частное предприятие, – а иракская действительность показывает, что такие фирмы могут выставить несколько тысяч хорошо обученных и оснащенных бойцов. Будет ли ТНК субъектом права на самооборону, если окажет вооруженное сопротивление силовым органам государства, например береговой охране, высаживающей досмотровую партию на плавучую буровую платформу? А как квалифицировать отпор ТНК вооруженному нападению со стороны другого негосударственного субъекта – террористической группировки или другой ТНК? Кому-то сказанное покажется плодом воспаленного воображения. Но нет, экспертами, в том числе близкими к правительственным кругам разных стран, уже не первый год вполне серьезно обсуждается вопрос о международной правосубъектности подобных образований, то есть об обладании ими международными правами и обязанностями, такими, которыми наделены государства и образованные ими международные межправительственные организации.
Рассмотрим иную грань проблемы. После террористических актов 11 сентября 2001 года Совет Безопасности ООН принял ряд резолюций, которые позволили многим экспертам утверждать, что право на самооборону возникает у государства в ответ на действия преступных негосударственных субъектов. Мне здесь видится некоторая натяжка. Решительно осуждавшая нападение резолюция 1368, которую СБ единогласно одобрил, когда в нескольких кварталах от здания ООН еще догорали руины «башен-близнецов», изолированно упоминала неотъемлемое право на самооборону только в преамбуле, не утверждала прямо и недвусмысленно, что такое право возникает в ответ на действия террористов, и не санкционировала реализацию этого права Соединенными Штатами.
Целесообразно ли провозглашать объектом применения права на самооборону негосударственный субъект, например, некую преступную организацию, не повышает ли это статус такого субъекта до уровня, равного государственному? Международный суд ООН – главный мировой арбитр в вопросах международного права – в решении о правомерности строительства Израилем стены на оккупированной палестинской территории совершенно определенно заявил, что право на самооборону возникает и реализуется исключительно в отношениях между государствами. Вспомним: российская власть не раз приписывала северо-кавказским инсургентам совершение акта агрессии против Федерации. Агрессия порождает самооборону. Между тем агрессия с точки зрения международного права – это преступное вооруженное нападение, совершаемое государством, а если не государством, то поддерживаемой и направляемой им группировкой. Если доказательства устойчивой прямой связи бандформирования с иностранным государством отсутствуют, не лучше ли оставить отношения между государством и негосударственным субъектом, единственная цель и смысл существования которого – противоправная деятельность, в сфере применения уголовного права и не связывать себе руки ограничениями, налагаемыми правом международным?
Превентивное применение силы
В последние годы весьма оживилась дискуссия о возможности применения силы в отсутствие вооруженного нападения с целью его предотвращения или минимизации последствий. Официальная российская позиция исходит из допустимости – с соблюдением ряда условий – такого применения военного инструмента власти, а Владимир Путин как-то даже обмолвился, что «если в международной практике┘ будет утверждаться принцип превентивного применения силы, то Россия оставляет за собой право действовать аналогичным образом для защиты национальных интересов». По мере того как все больше влиятельных государств претендуют на то, чтобы применять силу не только в ответ на случившееся вооруженное нападение, но и для предупреждения нападения, которое кажется им неизбежным, а то и для ликвидации условий, при которых такая угроза могла бы материализоваться, могут возникнуть предпосылки для концепции формирования в международном праве новой обычной, то есть не закрепленной в формальном документе нормы поведения.
К такой ситуации нашему государству надо быть готовым как материально, то есть иметь надежные и убедительные силовые средства, так и интеллектуально, то есть предложить внятные, подкрепленные правовыми аргументами условия применения таких средств.
