Станислав Грегорович
1939 год: оккупация Польши немецкими войсками.
Фото из «Истории второй мировой войны 1939-1945» (т.3)
Рапалло, Версаль и «польский вопрос»
═
В начале межвоенного двадцатилетия решающим фактором в политических отношениях между Варшавой, Москвой и Берлином стал договор, заключенный между Германией и Советской Россией 16 апреля 1922 г. в Рапалло. Значение этого договора состояло не в его положениях, а в его политическом содержании, которое явилось одним из самых существенных элементов в расстановке сил в Европе. Договор Рапалло положил начало более чем десятилетнему периоду активного германо-советского сотрудничества в военной и политической областях, направленному прежде всего на подрыв версальской системы.
Основой для сближения между побежденной в Первой мировой войне Германией и провозглашавшей лозунг мировой революции Советской Россией стал подписанный в 1919 г. в Версале мирный договор с Германией. В силу Версальского договора, обязавшего Германию выплатить репарации и установившего ограничения в области ее вооружений, она стала государством с особым статусом, подлежащим международному контролю. Это предопределило враждебное отношение Германии к так называемому «версальскому диктату», а также стремление проводить политику подрыва (где только это было возможно) версальской политической системы. С другой стороны, столь же враждебным в программном и идеологическом плане явилось отношение к Версалю послереволюционной России. Такое положение, в котором оказались Германия и Россия после Первой мировой войны, сблизило их и создало предпосылки для развития между ними связей и сотрудничества, значение которого в указанном контексте было исключительным как для Москвы, так и для Берлина.
Дополнительным элементом в налаживании германо-советского сотрудничества был антипольский аспект. Этот элемент обусловило неприязненное отношение к возрожденному польскому государству со стороны обоих его великих соседей, явившееся следствием столкновения их интересов с интересами новой Польши и вспышки польско-германского и польско-советского вооруженных конфликтов (причем с момента возвращения Польши на карту Европы в 1918 г.). Признаки антипольских действий в германо-советском сотрудничестве появились уже в январе 1919 г., в ходе вывода германских войск из России и позднее, в 1920 г., в период польско-советской войны. Антипольские акценты часто появлялись в неофициальных и официальных контактах представителей обоих государств. В конце 1921 г. известный большевистский деятель Карл Радек, специалист по германским и польским делам, предлагал командующему рейхсвером генералу Хансу фон Зеекту провести совместную военную операцию против Польши. Никаких реальных шансов на проведение такой операции не было, однако фон Зеект извлек из контактов с представителями России характерные выводы. В записке канцлеру Йозефу Вирту он констатировал: «┘существование Польши нетерпимо (┘). Польша должна исчезнуть и исчезнет из-за своей слабости и в результате действий России, которой мы поможем. Польша для России еще более невыносима, чем для нас. Никакое российское правительство не смирится с существованием Польши┘» Вирт согласился с мнением фон Зеекта. В инструкции от 24 июля 1922 г. германскому послу в Москве он написал: «┘с Польшей надо покончить» («Polen muss erledigt warden»).
Объявленная Веймарской Германией программа борьбы с польским государством, главной целью которой был подрыв на международной арене принципа нерушимости польских границ, а также их пересмотр, явилась той плоскостью, в которой германская и советская внешняя политика находили ряд точек соприкосновения, объединяющих интересы и действия обоих государств. Многие историки (в том числе российские) считают, что враждебное отношение к Польше сыграло роль катализатора заключения германо-советского военного союза, коим фактически являлось секретное военное сотрудничество обоих государств в период 1922–1933 гг.
Польский вопрос зачастую служил инструментом для решения тактических задач. Примером этого могут служить переговоры конца 1924 г., в ходе которых советская сторона выразила обеспокоенность возможностью признания Германией восточной границы Польши как следствия ее вступления в Лигу Наций, а немецкая сторона предостерегала Москву от предоставления гарантий западной границе Польши «в результате какого-либо соглашения России с Францией». Чтобы рассеять подозрения в уступчивости Польше, Москва даже выразила готовность к «совместному оказанию нажима на Польшу». Берлин, впрочем, скептически отнесся к этим предложениям, однако в ответ заявил, что «решение Германией и Россией польского вопроса сводится к тому, чтобы заставить Польшу отступить к своим этническим границам».
Реальных перспектив «решения Германией и Россией польского вопроса» путем принуждения Польши отступить к ее «этническим границам» тогда не было, и обе стороны это сознавали. Москва же, представляя Германии соблазнительную перспективу антипольской акции, пыталась лишь удержать ее от вступления в Лигу Наций и развития сотрудничества с Западом. В Москве в этом видели угрозу договору Рапалло, и для противодействия такой тенденции была предпринята попытка использовать польский фактор как наиболее действенное средство влияния на Германию. В конце декабря 1924 г. Москва предложила Германии заключить новый политический договор, содержащий обязательство не вступать ни в какие политические блоки, направленные против одной из сторон, и координировать свои действия по вступлению в Лигу Наций. Одновременно было принято решение начать переговоры с Польшей по вопросу заключения пакта о ненападении.
Существовало несколько причин для заинтересованности Польши в разрядке отношений с СССР. Прежде всего в Варшаве, как и в Москве, с беспокойством относились к перспективе вступления Германии в Лигу Наций. В этих условиях возможное сближение с СССР значительно укрепило бы позицию Польши – как по отношению к Германии, так и к союзнической Франции. Ввиду реализуемой Германией ревизионистской программы любые политические переговоры с СССР были в глазах Варшавы позитивным элементом, поскольку они, по сути, способствовали ослаблению договора Рапалло; кроме того, появлялись шансы, что может возникнуть возможность реального улучшения отношений с СССР.
После предварительных контактов в начале 1925 г. начались польско-советские переговоры по вопросу пакта о ненападении. Событием, придающим значимость этим переговорам, стал визит в Варшаву Г.Чичерина, который в сентябре 1925 г. по пути в Берлин на два дня остановился в столице Польши и провел переговоры с польским министром иностранных дел Александром Скшинским. Из Варшавы Чичерин поехал прямо в Берлин, где в ночной полной драматизма беседе с Густавом Штреземаном (перед самым отъездом германского министра в Локарно) упрекнул немцев в отходе от концепции сотрудничества с СССР в пользу сближения с Западом. Штреземан после этого разговора согласился подписать торговое соглашение с СССР, которое рассматривалось как своего рода компенсация за присоединение Германии к Рейнскому пакту и за ее вступление в Лигу Наций.
В то же время вошли в решающую фазу германо-советские переговоры по вопросу политического соглашения, подтверждающего договор Рапалло. В ходе переговоров Штреземан выдвинул ультимативные требования касательно параллельно проводившихся Москвой переговоров с Польшей по вопросу пакта о ненападении. Он заявил, что никакое германо-советское соглашение не может быть заключено, если Россия будет в какой бы то ни было форме способствовать гарантированию безопасности восточной границы Польши. В условиях такого диктата Москва прервала переговоры с Польшей и заверила немцев, что не намерена давать гарантии польским территориальным владениям. Это развеяло опасения Германии, и 24 апреля 1926 г. в Берлине был подписан германо-советский договор, в котором стороны подтверждали действительность договора Рапалло.
Берлинский договор подтвердил незыблемость фундамента, на котором основывались принципы советской политики по отношению к Германии, он в значительной степени определял всю европейскую политику СССР, в том числе политику по отношению к Польше. Сотрудничество СССР с Германией не только ограничивало, но и исключало (ввиду возражений Германии) какую бы то ни было возможность польско-советских договоренностей.
═
Польско-советское сближение
═
Первые симптомы эволюции политики Москвы в направлении отхода от тесного сотрудничества с Германией появились лишь в конце 20-х гг. Серьезным сигналом для Москвы, указывающим на настоятельную необходимость подготовки альтернативных решений для ее европейской политики, стало развитие событий в Германии, где стремительно нарастало влияние радикальных политических группировок, в особенности национал-социалистов Адольфа Гитлера. Красноречивым подтверждением этого явились в сентябре 1930 г. выборы в рейхстаг, на которых партия Гитлера одержала невиданный успех и стала второй по силе партией в Германии.
Все большая вероятность прихода Гитлера к власти в Германии поставила перед СССР ряд принципиальных проблем. Из объявленной Гитлером политической программы, в которой он подвергал резким нападкам концепцию Рапалло, однозначно следовало, что после прихода к власти Гитлер радикально изменит германскую внешнюю политику и неминуемо доведет до прекращения сотрудничества с Москвой. Развитие событий в этом направлении угрожало крахом всей концепции европейской политики СССР.
Указанные предпосылки склонили Москву к корректировке прежней линии ее европейской политики и к организации широкомасштабного дипломатического наступления с целью подготовки альтернативной программы этой политики. Такой реальной альтернативой был политический диалог с Францией и ее союзниками. Пользуясь удобным случаем, советская дипломатия весной 1931 г. предприняла переговоры с французами по вопросу заключения пакта о ненападении, которые проходили неожиданно успешно. В начале августа 1931 г. в Париже был парафирован франко-советский пакт о ненападении.
Факты начала франко-советских переговоров и парафирования пакта о ненападении были восприняты в Варшаве с удовлетворением, поскольку эти факты подтверждали явное расхождение путей СССР и Германии и постепенный развал договора Рапалло, который в Варшаве рассматривался как наиболее вредная для Польши политическая система. Используя представившуюся возможность, Варшава в августе 1931 г. предприняла шаги с целью возобновления переговоров по вопросу заключения пакта о ненападении. Хотя со стороны Москвы вначале последовал отказ, в конце концов польская инициатива была принята, и 25 июля 1932 г. в Москве был подписан пакт о ненападении между Польской Республикой и Советским Союзом.
Этот пакт не отличался от других заключенных в то время СССР договоров о ненападении. Но его значимость была особой, поскольку он стал свидетельством перемен, происходящих на европейской политической арене, и прежде всего переоценок в советской внешней политике и отхода Москвы от исключительного сотрудничества с Германией. Этот пакт также символически положил начало трехлетнему (1933–1935) периоду польско-советского сближения. Столь теплой атмосферы и столь оживленных контактов между обеими странами не было ни до того, ни после за все межвоенное двадцатилетие.
Конечно, польско-советское сближение было тесно связано с развитием политической ситуации в Европе. Приход к власти в Германии Гитлера в январе 1933 г. и резкое прекращение германо-советского сотрудничества привели к принципиальному изменению условий, сложившихся на европейской арене. Политика Гитлера потребовала от Москвы пересмотра ее европейской стратегии и перехода к позитивной политике в отношении Польши и Франции. В намечающейся новой расстановке сил позиция Польши приобретала для Москвы ключевое значение, поскольку какое-либо политическое сотрудничество с Францией без участия Польши было лишено по геополитическим соображениям особого смысла (Польша рассматривалась как мост к реальному сотрудничеству с Францией). С другой же стороны, использование так называемого польского фактора было в руках Москвы самым эффективным средством воздействия на Германию. Несмотря на отрицательную оценку стратегических целей политики Гитлера в отношении СССР, в Москве не забывали о многочисленной и влиятельной в Германии группе сторонников Рапалло, и в своих политических планах учитывали возможность возврата Германии к сотрудничеству с СССР, после того как «отшумит нацистская революция».
Существенным был еще один аспект. Одновременно с ростом напряженности и ухудшением германско-советских отношений появились симптомы улучшения польско-германских отношений. В частности, в Германии стихла прежде неистовая, истеричная антипольская пропаганда. Эти первые симптомы разрядки в напряженных отношениях между Берлином и Варшавой обеспокоили советскую дипломатию. На возможность нормализации отношений между Польшей и Германией в Москве всегда смотрели с подозрением, и тем более после смены власти в Германии. Это отражалось на подходе Москвы к вопросу разрядки в отношениях с Польшей. Разрядка рассматривалась как своего рода проверка для польского правительства: планирует Польша сотрудничество с Германией против СССР или нет.
В Варшаве же подход к вопросу разрядки в отношениях с СССР был совсем иным. Прежде всего в ней усматривали фактор, способствующий необратимому распаду договора Рапалло, но в то же время серьезный шаг в направлении прочного урегулирования отношений с восточным соседом, что должно было стать одной из основ укрепления позиций Польши в Европе. Другую основу польская сторона видела в нормализации отношений с Германией. Маршал Пилсудский, обращаясь к своим сотрудникам летом1933 г., говорил, что «безопасность Польши с востока и с запада обеспечит полную независимость ее политики» и позволит нормализовать отношения с Францией.
═
Политика равновесия
═
Летом 1933 г. Варшава, ободренная первыми симптомами изменения политики Германии по отношению к Польше, делала первые шаги в направлении урегулирования отношений с Германией. Было очевидно, что попытка одновременно нормализовать отношения с обоими великими соседями – задача очень сложная. Ситуацию дополнительно осложняло резкое обострение отношений между Берлином и Москвой весной и летом 1933 г. Глубокий кризис как результат целенаправленных действий Гитлера охватил все сферы сотрудничества недавних партнеров, в том числе военное сотрудничество. Выдающийся советский дипломат Владимир Потемкин жаловался в разговоре с Муссолини, что «советское правительство не имело ни малейших намерений пересматривать свои отношения с Германией, которые еще недавно были проникнуты духом дружеского сотрудничества. Однако (┘) правительство Гитлера ведет по отношению к СССР такую политику, которая не может не вызывать в Советском Союзе вполне обоснованного беспокойства».
В этих условиях на любые польско-германские контакты Москва смотрела неприязненно, не скрывая своего недовольства, что особенно усилилось после того, как Варшава начала переговоры с Берлином по вопросу заключения договора о ненападении. Это произошло вслед за официальным предложением Германии заключить с Польшей такой договор, поступившим в конце ноября 1933 г.
После продолжавшихся два месяца переговоров 26 января 1934 г. в Берлине была подписана польско-германская декларация о неприменении силы. Факт подписания этой декларации вызвал в Европе широкий резонанс. В зависимости от точки зрения она была принята с разными чувствами. Несмотря на критические акценты в отношении декларации (во многих случаях обоснованные), она имела позитивное значение как для Польши, так и для стабилизации политической обстановки в этой части Европы. Прежде всего она укрепляла и уравновешивала позицию Польши, которую на протяжении полутора десятков лет расшатывал постоянный политический конфликт с Германией и ослабляли плохие отношения с СССР. Это был несомненный успех польской дипломатии, которая, пользуясь благоприятной конъюнктурой, смогла нормализовать отношения сначала с СССР, а потом с Германией.
Этот политический и дипломатический успех позволил окончательно сформулировать в польском МИДе нечто вроде актуальной доктрины польской внешней политики, так называемую концепцию «политики равновесия», состоявшую в том, что Польше следует поддерживать одинаково хорошие (на одном уровне) отношения с обоими ее великими соседями и воздерживаться от тесного сотрудничества с любым из них. Лаконичнее всего концепцию «политики равновесия» отражал девиз: «Ни на шаг ближе к Берлину, чем к Москве». Этот девиз стал своего рода непреложным принципом польской внешней политики, действовавшим вплоть до 1939 г.
В период, который непосредственно предшествовал подписанию декларации от 26 января и сразу после ее подписания, Варшава старалась разъяснить советской стороне все обстоятельства, детали и мотивы подписания с немцами договора о ненападении и убедить известных своей подозрительностью советских дипломатов в том, что, кроме опубликованного текста, не существует никаких иных договоренностей, направленных против кого-либо. Как мы сегодня знаем, эти разъяснения не убедили советских дипломатов, и в Москве всерьез задавались вопросом: не кроются ли за польско-германской декларацией иные договоренности? Вокруг декларации создалась специфическая атмосфера, в которой в значительной степени был повинен сам Сталин, который в день ее подписания заявил на XVII съезде ВКП(б), что «непредсказуемые (┘) зигзаги политики, например, Польши, где антисоветские традиции еще сильны, нельзя исключать». Это был более чем прозрачный намек на польско-германское переговоры, понятый всеми как выражение недоверия к политике Польши, что даже поставило под вопрос запланированный ранее визит в Москву польского министра иностранных дел Юзефа Бека.
Бек тем не менее приехал в Москву и с 13 по 15 февраля 1934 г. провел исчерпывающие переговоры со своим коллегой Максимом Литвиновым. На переговорах прежде всего затрагивался вопрос о польско-германской декларации. Как нам сейчас известно по собственноручно записанным Литвиновым выводам, советского наркома главным образом интересовал вопрос: наладила Польша сотрудничество с Германией на основании секретного соглашения или не наладила? Переговоры с Беком Литвинов рассматривал как своего рода следствие, которое должно было прояснить, насколько обоснованны его подозрения.
Отвечая на поставленные себе вопросы, он пришел к выводу, что хотя Польша и чувствует себя безопасной со стороны Германии, но это вовсе не значит, будто «она уже заключила какое-то секретное соглашение с Германией». По его мнению, Польша стремилась замаскировать свою новую ориентацию или свои новые планы, поддерживая внешне хорошие отношения с СССР, что было выгодно и для советской стороны, и поэтому, как он считал, Польше не стоило в этом мешать, а, наоборот, следовало идти ей навстречу.
Выводы и замечания Литвинова, хотя и были проникнуты недоверием и подозрительностью к Варшаве, в общем отражали истинное положение вещей: Польша не заключала секретного договора о сотрудничестве с Германией и на тот момент была заинтересована в поддержании хороших отношений с СССР, что Литвинов счел выгодным и для советской стороны. Выводы Литвинова подтвердили также то, что и в Варшаве, и в Москве в политике сближения в то время усмотрели важный фактор, благоприятный для политических интересов обеих стран, и решили поддержать эту тенденцию. Конкретным результатом чего стало продление, после визита министра Ю.Бека, польско-советского пакта о ненападении сроком на 10 лет, до 1945 г.
Хорошая атмосфера в польско-советских отношениях продолжалась недолго. В этом были виноваты расхождения в оценках, целях и стремлениях Варшавы и Москвы, а также в значительной мере скептицизм советской дипломатии относительно возможностей сохранения Польшей «равновесия» в отношениях с соседями. В Москве считали, что Польша поддастся нажиму Гитлера и раньше или позже будет вынуждена пойти на сотрудничество против СССР. Подозрения по поводу польской политики в отношении Германии (в том числе ложные обвинения в секретных договоренностях с Гитлером) лучше всего опровергли события 1939 г., когда Польша отвергла любые германские предложения по поводу возможного сотрудничества против СССР, равно как и выдвигавшиеся Гитлером требования политических и территориальных уступок. Непосредственным результатом польской неуступчивости и отклонения германских требований стало положившее начало Второй мировой войне нападение Германии на Польшу 1 сентября 1939 г., которому предшествовало заключение пакта Молотова–Риббентропа, пакта, поделившего Польшу и страны Восточной Европы между Третьим рейхом и СССР.
Дарья Гармоненко