Андрей Окара Более чем десятилетняя история Содружества Независимых Государств свидетельствует о том, что у лидеров объединения отсутствует понимание той сверхзадачи, которая на него возлагается. Иначе говоря, ответ на вопрос: почему страны, создающие Содружество, никак не могут без него обойтись. Подобная сверхзадача может мотивироваться и общей экономической выгодой, и геополитическими причинами, и совместной оборонной инициативой, и религиозной либо этнокультурной близостью народов. Когда такая объединительная мотивация или отсутствует, или слабо проявлена, никакие проекты, даже, казалось бы, самые выгодные и перспективные, не работают.
Например, мотивация ЕС вполне очевидна: усилить геоэкономическую самостоятельность объединенной Европы в эпоху острой борьбы за природные ресурсы, когда они уже почти полностью иссякли, отмежеваться от доминирующего влияния США и НАТО.
Мотивация СНГ так до сих пор четко не определена, отчего оно постепенно превращается в аморфное, неэффективное образование - все слышнее голоса политиков и аналитиков о необходимости его ликвидации. Достаточно популярна точка зрения о том, что на смену СНГ и другим многосторонним объединениям должны прийти двусторонние союзы. Действительно, по многим направлениям экономического взаимодействия эффективны именно соглашения между двумя сторонами. Однако они никак не могут подменить собою системной организации геополитического и геоэкономического пространства.
Общая мировая тенденция современности такова, что реальными субъектами политической активности являются уже не "национальные государства", а международные организации, ТНК, "государства-системы", подобные США или Китаю, конфедерации, подобные ЕС, и международные объединения, выстроенные на цивилизационной основе вроде НАТО.
На постсоветском пространстве друг на друга накладываются разные типы идентичностей. Панславизм (идеология "восточнославянского братства") в существующих условиях неэффективен. Он, конечно, эффективен как идеологическая основа для взаимопонимания политических элит России, Украины и Белоруссии, но лишь по узкому кругу проблем. Значительно более актуальна "поствизантийская" идентичность - представление о цивилизационной близости восточноевропейских (иначе говоря, восточнохристианских) стран и народов - частей бывшей византийской Ойкумены (из стран СНГ, помимо России, Украины и Белоруссии это также Молдавия, Грузия и Армения). Она может соединяться с евразийской идентичностью - представлением о единственно возможной "континентальной" ориентации постсоветского пространства - в противовес евроатлантическим приоритетам (с этой точки зрения американское присутствие в Таджикистане и Узбекистане следует рассматривать как крупный геополитический провал).
Актуально также желание "стать" частью "Европы", построенное на "факторе Европы", особо заметное в России и на Украине. Нет никакого сомнения в том, что ни одна страна, входящая в СНГ, ни при каких обстоятельствах не станет членом ЕС; вероятность стать членом НАТО есть только у небольших стран, имеющих ключевое значение по отношению к какому-либо региону (например, у Грузии), да и то не в качестве полноправного субъекта, а в качестве удобного плацдарма для натовских военных баз.
Российская политика в странах СНГ, как правило, крайне неэффективна - именно из-за отсутствия понимания долгосрочных целей и доминантных мотивов. Стоит сказать, что возвращение в Грузию Эдуарда Шеварднадзе в 1992 г. из политического небытия, а также периодическое спасение режима Леонида Кучмы возможны исключительно благодаря поддержке Москвы.
В постсоветских государствах исторически сложилось различное восприятие "фактора Москвы". Так, Белоруссия, Армения, Казахстан изначально ориентированы скорее пророссийски; Украина, Грузия, Узбекистан - скорее наоборот. Поэтому еще в начале 1990-х без труда можно было представить конфигурацию внутренней напряженности на постсоветском пространстве: с одной стороны, нынешний ЕврАзЭС и ДКБ, с другой - ГУАМ. Обе эти коалиции крайне неэффективны, поскольку основные противоречия идут по оси Москва-Киев. А как известно, все масштабные проекты на евразийском пространстве - и Российская империя в XVIII в., и Советский Союз в XX в. - могли осуществиться только на основе альянса России и Украины. Поэтому понятно повышенное внимание к ГУАМ со стороны США и иных "внешних менеджеров" (многие аналитики считают это образование полностью марионеточным; в значительной степени ГУАМ реализует идею обновленного Великого княжества Литовского - Черноморского-Балтийского союза - "санитарного кордона", отделяющего Россию от Западной и Центральной Европы, а также от ключевых территорий в Причерноморье, на Кавказе и в Центральной Азии).
Российско-белорусские же интеграционные инициативы без участия Украины превращаются в политический фарс. Именно по этой причине наибольшего эффекта в структурировании пространства можно будет добиться лишь в том случае, если с новыми инициативами выступит не Москва, не Минск либо Астана, а Киев. Интеграционные инициативы от Москвы доброй половиной участников СНГ воспринимаются как возобновление "имперской политики", как попытка новой "колонизации". Инициативы от Белоруссии либо Казахстана часто воспринимаются как желание получить доступ к дешевым ресурсам.
Очевидно, что постсоветское политическое и экономическое пространство остро нуждается и в новой конфигурации, и в новой интеграционной инициативе. Возможно, оно может структурироваться как обновленная конфедерация, созданная на руинах СНГ, - с приоритетами военно-стратегического и экономического сотрудничества. Однако для подобной трансформации необходима идеология, необходимо понимание общей сверхзадачи, необходимо понимание единой для всех угрозы, определенное количество сильных политических лидеров.
В противном случае СНГ де-факто перестанет существовать, а на его месте образуются два полярно ориентированных сообщества, прообразом которых могут служить ЕвразЭС и ГУАМ, тратящие значительную долю своих скудных сил и ресурсов на противостояние друг с другом.
И никакие двусторонние соглашения между странами в этом случае не помогут.
Дарья Гармоненко