Алла Хемлин
|
| Люблю, когда красиво. Рисунок Олега Эстиса |
Шла я через горсад – срезáть угол, чтобы выйти на автобусную остановку. Молодой мужчина в плаще тоже шел срезáть угол. Мужчина обогнал меня. Когда мужчина обогнал меня и пошел впереди, стало хорошо видно, что мужчина чуточку хромает. Я тогда про его хромоту ничего не подумала, а только подумала: «Мужчина». Было семь часов с небольшим. Обычно в такое время я уже добиралась домой. В тот день я зашла в «Трикотаж» на площади. Я почему зашла, потому что девочки на работе сказали, что в «Трикотаже» дают трусы без синтетики, с тонкой резинкой. И правда – давали, розовые, по две штуки в одни руки. Я стала в очередь. Постояла. Через двадцать минут трусы закончились, и я пошла дальше.
Я шла через горсад и думала, что трусы – это не главное. И вот как в жизни бывает – где трусы, а где наоборот… То есть я подумала про мужчину в плаще: «Мужчина», и всё.
На остановке уже собралось много людей. Ничего особенного, конечно, много, в такое время мало и не бывает. Не хочешь собираться – садись в такси. Вот именно что дорого.
Потом подъехал автобус, я протолкалась и поехала. Вообще-то я толкаться не люблю, ни в автобусе, нигде.
Когда я уже совсем выходила, на нижней ступеньке мне сначала наступили на плащ, а потом я упала на тротуар. Причем упала я не одна, а с мужчиной, который упал на меня, сильно толкнул в спину и ударил своей правой ногой по моей правой ноге.
Все люди на остановке, на которую приехал автобус, кинулись поднимать нас и спрашивать, где у кого что болит.
Мужчина сказал всем, что нигде. А я сказала, что везде, и поинтересовалась у мужчины, зачем он меня ударил. Мужчина попросил у меня прощения. Я, конечно, вслух сказала, что прощаю, а про себя – не простила.
Потом люди, которые нас спрашивали, сели в автобус ехать кто куда или пошли дальше, если уже приехали и просто задержались из-за меня и мужчины – спросить что и как. А мужчина и я не двигались, а стояли на месте.
Тут я заплакала. Нога у меня не переставала болеть, но я заплакала не от боли, а от порванных об асфальт колготок. Плащ спереди у меня хотя и не порвался, но тоже пострадал.
Мужчина увидел мои слезы и сказал:
– Девушка, давайте я вас донесу домой на руках!
Я сказала:
– Давайте! – И бросилась на мужчину, потому что была злая. Вообще-то я не злая, ни на мужчин, ни на кого.
Конечно, мужчина не устоял, и мы опять упали, но в другом порядке.
Когда я упала на мужчину, второй раз получилось так, что меня ударило по правой ноге уже спереди.
Я спросила мужчину:
– У вас что, нога деревянная?
Мужчина ответил:
– У меня нога не деревянная, она просто плохо падает.
Мне стало жалко мужчину и стыдно, что я нечуткая.
Я сказала:
– Вы меня извините! Давайте сядем на скамейку, отдохнем.
Мы сели и, конечно, познакомились.
Мужчина оказался Евгением Лапинским, инженером с Электролампового завода. А нога у него была повреждена на производстве при наладке линии передачи деталей с одного участка конвейера на другой.
Я сказала, что меня зовут Люся Кудрявая, работаю инспектором Горсвета.
Было мне тогда двадцать восемь лет, и я уже лет десять хотела устроить свою личную жизнь. Почему-то я решила, что Лапинский неженатый, а сам он про это ничего не сказал. Мне было все равно – женатый, неженатый, я сразу влюбилась в Лапинского, как ни в кого, и в ногу его тоже влюбилась. Я сразу вся подготовилась эту самую ногу пеленать и спать укладывать.
Лапинский спросил, можно ли меня проводить домой. Я сказала, что можно – до подъезда, что мой дом на той стороне совсем рядом.
Лапинский проводил меня и спросил, можно ли ему будет еще меня увидеть.
Я обрадовалась и сказала, что можно хоть сейчас, и вызвалась проводить Лапинского до его подъезда.
Лапинский поблагодарил и сказал, что идет не домой, а по делу, и предложил встретиться в воскресенье в три часа дня у фонтана.
В воскресенье мы встретились, и я в первую секунду сказала, что по радио обещали дождь и что можно поехать ко мне.
Лапинский заулыбался и сказал, что он только зайдет в гастроном.
Я тогда жила с соседкой в коммуналке-малосемейке. Комната у меня была крошечная, но очень светлая, с обоями в веселенький коричневый листочек. В комнату вошел диванчик, два стула и узенький комод на пять ящиков. Тумбочка под телевизор в комнате не встала. Я и так, и так, и боком. Хорошо, встала в коридоре. А телевизор у меня тогда был «Горизонт-101», диагональ 65 см и еще обшивка. Я его называла «голубец», потому что свисал животом с комода, как голубец с тарелки на свадьбе.
С вечера перед фонтаном я на всякий случай сварила рассольник и сделала котлеты – без чеснока, потому что с чесноком будет неудобно от запаха. Еще я сделала пюре, купила пирожные, минералку и пиво.
Я сначала хотела снять телевизор и ставить обед на комод, но перехотела, потому что как же мы тогда будем смотреть телевизор? А на стулья хорошая хозяйка еду не поставит. И получилось, что надо ставить еду на диванчик. Я подумала, что ничего страшного: диванчик твердый, как стол, и не шатается. Постелила на диванчик белую скатерть, поставила пиво с минералкой, а остальное ожидало на кухне.
Лапинский похвалил идею про диванчик, достал из портфеля две бутылки красного вина…
Когда вино, пиво и минералка закончились, а еда почти и не начиналась, я сказала:
– Сейчас!
И стянула скатерть на пол. Потом стянула с себя все, что на мне было, и легла на диванчик, как раньше на диванчик легла скатерть.
И Лапинский стянул с себя все, кроме носка с хромой ноги, и лег на меня, как на диванчик.
Когда Лапинский подлаживался ко мне, во мне все пело про нежность и про летчика-француза, который падал и падал на листву в садах, а листва в садах никак не могла и не могла.
Утром Лапинский пошел за молоком для кофе и не вернулся.
Алла Хемлин - писатель.
комментарии(0)