Юноша в пурпурной тунике

Вроде обычная маникюрша, а такие сны: пустыня, оазис, прекрасный юноша…  Пьер Огюст Ренуар. Спящая. 1897. Собрание Оскара Рейнхарда, Винтертур, Швейцария

– Здравствуйте, – звякнул вотсап в ночи с неизвестного номера. Я работаю почти круглосуточно, и сообщения ночью случаются, но чтобы в 4 утра, с незнакомого номера, может, кто новенький? Я взял телефон с прикроватной тумбочки и сонно набил:

– Что случилось?

– Мне приснился сон, что я оказалась в пустыне, иду уже который час, у меня закончилась вода – и вдруг я вдалеке вижу зеленый оазис.

Я стал судорожно думать, как эта информация может относиться к моей работе техническим писателем, к тому же ночью.

– Я вхожу в оазис и вижу мощеные улочки древнего города, заброшенный храм с фигурками обезьян и леопардов, потом мне навстречу в пурпурной тунике выходит красивый юноша.

«Заказчики совсем охренели», – подумал я, а сам набил:

– Давайте поговорим о вашей работе позже, хотя бы в семь утра, – я лег в час ночи, делая халтуру.

– Я думаю, это не связано с моей работой, я обычная маникюрша, а тут такой сон.

Мой мозг начал взрываться. Зачем маникюрше техническая документация? Инструкции по стрижке клиентов, чтобы не отрезать ухо, как Ван Гог?

– Ничего не понимаю, вам по ГОСТу, или у вас свои стандарты?

– Да, это был божественный юноша, прям древнегреческие стандарты красоты, я подошла к нему, и он меня взял на руки и понес в храм.

– Зачем в храм? – мне стало уже интересно: – он что, на улице это не мог сделать?

– Не знаю, он меня зачем-то в храм понес, вы не знаете, Лидия Григорьевна, что это могло значить?

– Какая Лидия Григорьевна?

– Вы разве не сомнолог?

– Нет, я Слава, технический писатель, а вы что, всегда своему сомнологу среди ночи пишете?

– Да, Лидия Григорьевна сказала, что можно писать в любое время.

Я вздохнул:

– Хорошо, я сейчас объясню ваш сон. Вы разведены, у вас ребенок семи лет от неудачного брака, кот Феликс, старенькая мама, и вы ищете любовь, и скоро к вам придет большое светлое чувство.

– Ой, – написали мне, – как здорово! А можно я, Слава, всегда буду теперь вам писать?

– Можно, – пишу, – только не в 4 утра.

Лег обратно, полежал. Не спится. Встал, вышел во двор, покурил. Дождался рассвета, красиво, очень красиво. Будто кто-то кисточкой помазал, и вот теперь акварель.

Опера

В моем маленьком городке опера вызывала шок. Когда ее показывали по советскому телевизору, папа мрачно говорил: «Переключи этот ор». И я переключал на «Семнадцать мгновений весны». Все успокаивались. Актер Тихонов спасал Родину, младенцев и пастора Шлага. В Москве, учась в университете, я попал в общество молодых хорошо образованных людей. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Я любил математику, научную фантастику и футбольный клуб «Спартак», но разговоры о Мандельштаме, Петрове-Водкине и Пуччини преследовали меня. Мои общажные друзья, сидя за чаркой вина, обсуждали тонкости мировой культуры. Я не то чтобы все это сам просмотрел, но из разговоров понахватался всякой ерунды, что позволило мне еще долгое время очаровывать девушек. Я смотрел им в глаза и говорил:

– О, Маковский! «Опять двойка»! Знаю, знаю! «Я на правую руку надела перчатку с левой руки»! О, Цветаева! О, «Паяцы»! Как хороша там ария Тоски! А лошадки как выходят!

И самое смешное, девушки мне верили, считая меня непревзойденным интеллектуалом, пока я не встретил Таню. Когда я сказал Тане, что люблю «Времена года», Таня задумалась и произнесла:

– Чьи именно?

Теперь задумался я и ничего не ответил. Потом я сказал, что Бунин в «Окаянных днях» пророчит социализм. Таня задумалась и спросила:

– На какой странице?

В ответ я решил больше не испытывать судьбу и стал обходить Таню за километр, благо, доступных девушек и так хватало. О чем я это? Слушал недавно «Паяцев». Там Канио зарезал Коломбину–Недду и ее любовника Сильвио. А потом слушал Пуччини. Там Тоска зарезала сыщика Скарпиа и прыгнула с крыши тюрьмы. Никаких лошадок.

Панки

Всегда хотел стать панком. Вот не так налысо, как я сейчас бреюсь, а по-настоящему, с гребнем сантиметров 15 и выбритыми висками и затылком. Первого панка я увидел в Таллине в 1986 году. Наш комсомольский класс, победивший в областном Камчатском смотре военной песни, послали на каникулы в Эстонию. Мы были одеты в рубашки-хаки, зеленые галстучки на резиночке, синие однотонные костюмы с комсомольскими значками с профилем Ленина. Нас водил по столице Эстонии суровый дедушка-гид и показывал красоты Средневековья: замки, ратуши, костелы. Мы смотрели на все расширенными глазами. Там, откуда мы приехали, только вулканы и тундра. И вот в новогоднюю ночь, тайно выпив на всех (25 человек) бутылку шампанского, мы решились убежать в Старый город, пока спал дедушка-гид. Мы пришли на площадь Старого города и стали под часами. Взрывались хлопушки, горели бенгальские огни, гуляли степенные эстонцы, которые оказались на Новый год совсем не степенными. Мы стояли и смотрели на все это. И вдруг из какого-то туннеля вышли панки в кожаных куртках, кожаных штанах и с железными цепями и огромными полуметровыми хаерами на лысых башках. Точнее, тогда мы еще не знали, что это панки. В руках у одного из них был магнитофон, и оттуда орал Сид Вишес (точнее, я тогда не знал, что это «Секс Пистолс»). Смутное волнение произошло в нашей комсомольской группе, только что выигравшей смотр военной песни. Одни смотрели на панков как на врагов, другие – с отвращением, а я с восторгом. Я вдруг отчетливо понял, что я хочу как они, вот да – как они, но что-то меня держало, всю жизнь потом держало. То ли костюм-тройка, то ли рабочий дресс-код. К чему я это? Сегодня увидел машинку для стрижки волос, которая у меня есть, и понял: я же на удаленке. Никто не запретит мне выбрить виски и затылок. Моя рука задрожала, я взял машинку, включил и уже поднес к виску, но тут вспомнил, что вечером у меня совещание в зуме. Я с горя плюнул и решил, что осуществлю свою мечту на пенсии.

Симферополь