Покажи мне это самое

Капризные девочки не могут долго противиться своим и чужим желаниям.  Алексей Венецианов. Крестьянские дети в поле  (Мальчик с двумя девочками). 1820-е. Русский музей

Не знаю, как вы, а я гетеросексуал-женоненавистник. Гетеросексуал я от самого рождения, а женоненавистник, наверное, с детского садика.

Помню, как-то утром мама усадила меня в раздевалке перед деревянным шкафчиком и стала переобувать. Я нуждался в ее помощи, потому что еще не умел завязывать шнурки. То есть я умел завязывать «мертвый» узел, а вот чтобы узел потом развязывался – никак не получалось.

У окна стояла Юля Князева из нашей группы «Светлячки», давно овладевшая искусством завязывания шнурков, и с чувством превосходства поглядывала на меня. Это изрядно действовало на нервы, и я даже не заметил, как мама ушла.

Юля прижимала к кофточке розового единорога и была так красива, что я невольно залюбовался. Особенно мне нравились ее блестящие бирюзовые глаза и слегка вьющиеся рыжие волосы. Хотелось подойти и лизнуть ее белоснежную щеку, наверняка вкусную, как сливочное мороженое. Поколебавшись, я решил ограничиться мысленным осуществлением этого желания.

Не дождавшись с моей стороны никакой реакции, Юля решила взять инициативу в свои руки.

– Извини, но во избежание возможных недоразумений я бы хотела сразу уточнить... – уверенно начала она и почему-то вдруг смутилась. – То есть даже не уточнить, а спросить напрямую, и только при условии, что ты не подумаешь, будто эта прямолинейность продиктована…

Мне казалось, что, если я не приду на выручку, она никогда не сможет закончить фразу.

– Я гетеросексуал, если ты об этом, – перебил я, – и ты мне безумно нравишься, поэтому нет решительно никаких препятствий для нашей взаимной любви и сопутствующего счастья.

Юля свила непослушный локон на левой щеке в колечко.

– Некоторые вещи очень утешительно слышать, и я весьма признательна, что мне не пришлось выведывать их окольным путем. И все же, кажется, твое откровенное признание устраняет только некоторые, но далеко не все препятствия для нашего совместного будущего, и мне бы хотелось убедиться в твоей решимости за него бороться.

– Я готов на все, если ты покажешь мне это самое. Тогда я буду твоим навеки и безо всяких оговорок, – заверил я.

– Это самое? – Она удивленно вскинула брови. – Пожалуйста, не порти экивоками того в целом благоприятного впечатления, которое сумел на меня произвести.

– Когда я говорю «это самое», милая Юля, я, очевидно, не имею в виду нечто такое, что в данной ситуации я бы мог назвать без обиняков. Будучи человеком деликатным и щадя твою природную стыдливость, я не хочу использовать грубых выражений, а любое выражение будет грубым по отношению к тому, что, как я заранее уверен, является несказанно прекрасным.

– Подожди, – задумчиво протянула Юля, – не подумай, что я лицемерно отказываюсь показать тебе то, что при наших столь стремительно развивающихся отношениях мне все равно рано или поздно придется тебе показать. Но я капризна и не хочу сразу делать то, что, по моему мнению, ты должен сначала заслужить. Ты ухаживаешь за мной слишком непродолжительное время, чтобы я чувствовала к тебе полное доверие. Я, конечно, скромная девочка, но поверь, вполне осознаю привлекательность для тебя того самого, что ты желаешь созерцать. Возможно, другие девочки менее щепетильны, чем я, и не склонны тянуть с тем, что неизбежно случится, учитывая ваш, мальчиков, настойчивый интерес и наше нежелание вас огорчать. Но мне кажется, будет лучше, если ты потомишься некоторое время, все сильнее привязываясь ко мне эмоционально. Поверь, чуткие девочки вроде меня интуитивно угадывают момент, когда им следует уступить для обоюдного блага. И твой восторг от утоления желания будет гораздо сильнее, если ты доверишься мне и дашь своему чувству созреть.

– Теперь понятно, на какие остающиеся препятствия ты недавно намекала. Нет никаких реальных препятствий для нашей любви, есть только воображаемые препятствия в твоей взбалмошной голове. Я попросил такую малость – полюбоваться твоим сокровищем примерно таким же образом, как я сейчас любуюсь твоими глазами и волосами. После такого жеста доверия, оказанного персонально мне, я бы полюбил тебя еще сильнее, ибо конкретное притягивает гораздо сильнее абстрактного. Но ты нагородила столько всяких условий, причем в такой неопределенной форме, которая лишает меня всяческих гарантий. Ты желаешь, чтобы я доверился твоей таинственной интуиции, которая якобы подскажет тебе какой-то сомнительный момент, мнимо наилучший для нас обоих. Иными словами, обезоруживая меня своим коварным «доверься», ты обрекаешь меня на мучения ради созревания чувства, которое при моей страстности быстро станет непреодолимым. Ты хочешь, чтобы я бросился в омут, из которого мне без твоей помощи никогда уже не выбраться. Я окажусь целиком в твоей власти, и ты будешь безжалостно мучить меня, уверяя, что это в моих же интересах, поскольку твои обтекаемые формулировки не содержат никакого прямо взятого на себя обязательства. Будь твои чувства искренни, ты бы сказала, помучайся, скажем, до четверга, а после ужина получишь желаемое. Тогда я мог бы хотя бы надеяться, что вечером в четверг узнаю, лгала ты мне или нет. Но при таких размытых условиях ты сможешь врать мне до бесконечности. Нет, я никогда не пойду на столь несимметричную сделку, решительно не согласен! Извини, я спутал любовь к тебе с ненавистью – в действительности я ненавижу тебя и не только тебя, а весь женский пол в твоем лице!

Юля побледнела, взмахнула единорогом и неожиданно зло ответила:

– Ах, так! Я не лгала о своих чувствах к тебе, потому что редко лгу и никогда не преувеличиваю. А вот ты нагло лжешь самому себе, принимая любовь ко мне за ненависть, поскольку твои глаза говорят, что ты в меня безоглядно влюбился. Даже девочка-лгунья может уступить, хотя бы из сострадания, а капризная девочка, такая как я, о чем я честно тебя предупредила, не может долго противостоять своим и чужим желаниям. Ты решил избежать непродолжительных мучений, боясь довериться мне, но вместо этого будешь мучиться стократно и всю жизнь, потому что никто не сможет помочь несчастному, ставшему собственным палачом!

– Хватить шушукаться, – послышалось над нами.

Воспитательница сердито вытолкнула нас в зал к другим детям. Там пахло убежавшим молоком и гречневой кашей. А еще трещали люминесцентные лампы под потолком.

Конечно, память могла меня подвести в отдельных деталях. Допускаю даже, что все могло произойти не совсем так, как я поведал. Но столь правдивый хроникер собственной жизни, как я, не мог сильно отклониться от истины.