Еще один новый

А на 34-м этаже элитного дома в блестящем дорогом платье рыдает Марьиванна. Североитальянская школа. Женщина в окне. 1510–1530. Национальная галерея, Лондон

– Не так. Подожди.

Марьиванна переместила сигарету в другую руку, взяла печенье «савоярди», именуемое в народе «дамский пальчик», аккуратно окунула его в кофе.

– Смотри, как надо. Одной стороной.

Настя выключила миксер и понимающе кивнула.

– Яйца, маскарпоне, сахар… все вроде.

Розовый пальчик с фиолетовым ногтем прихватил немного крема и донес до сиреневых губ. Язык с беловатым налетом ловко слизнул упругую пенку. Губы растянулись в довольной улыбке.

– Отлично. Хочешь, попробуй.

Настя не хотела. Единственным ее желанием было поскорее убраться из этого роскошного, но совершенно чужого дома.

– Клади печенье в ряд и намазывай кремом. Нет! Стой! Вот что я забыла.

Марьиванна грациозным бегемотом метнулась к заветной полке, попутно опрокинув пепельницу. Девушка настя машинально подняла ее, явив молодую гибкость тела. Марьиванна почувствовала себя ущемленной, достала бутылку коньяка 1812 года, щедрой рукой плеснула в кофе, подумала и налила в бокал.

– Хочешь?

Безымянная настя не хотела. Она раскладывала пропитанное кофейно-коньячной смесью печенье в ряд и густо намазывала сверху кремом. Один этаж… второй… третий. Марьиванна взяла пакетик с тертым шоколадом, посыпала сверху. А на коричневое поле выложила клубнично-черничный узор.

– Тирамису. Теперь в холодильник, немного постоит – и готов.

Настя кивнула.

– Я пошла?

– Иди. Кто тебя держит. А хочешь, оставайся. Попробуешь торт, сама ведь сделала.

– Я лучше пойду.

– Давай. Я же понимаю. Компания. Веселье. Килька из банки, дешевое шампанское, хлопушки. Ничего этого я тебе предложить не могу. Подарок возьми, к Новому году.

Марьиванна провела девушку в комнату. От шика и блеска интерьера настя даже зажмурилась. Огромный стол, сервированный хрусталем и серебром, был центром композиции. Вокруг него гордо изогнулись стулья. Двенадцать штук. В углу блестела огнями чудо-елка. Но еще больше переливалось платье, небрежно брошенное на диван. Оно сверкало немыслимыми стразами и пайетками, и страшно было взять его в руки, не то что надеть.

– Ну что замерла? Возьми под елкой подарок. Какой хочешь. Поняла? Любой.

Под елкой лежали коробки, свитки, кульки, упакованные в разноцветную бумагу. Настя взяла самый крайний, самый непритязательный.

– Ну и дура. Больно скромная. Я бы ухватила – будь здоров, – проворчала Марьиванна, провожая девушку до двери.

– С Новым годом!

– Да, с Новым.

Настя, а звали ее Наташей, шла по предпраздничному городу. Снежинки ласково холодили лицо, запоздалые прохожие резво стремились в тепло. В метро остро чувствовался запах хвои и ожидания чуда.

Третий этаж общежития для одиноких девушек. Комната номер 17. Наташа сидит на окне, на тарелке чизбургер, в стакане мутная жидкость с пузырьками. Она разворачивает свой подарок. Ангелок. Искусно изготовленный руками итальянских мастеров. Глазки, волосы, белые одежды. Новогодняя свеча, стоившая целое состояние. Наташа зажигает фитиль. Ангелок плачет, роняя восковые слезы. Над ним навзрыд плачет Наташа, проклиная свое одиночество, бедность, бесприютность…

А на 34-м этаже элитного дома, глядя в панорамные окна, в блестящем дорогом платье рыдает Марьиванна. Она вспоминает ушедшую молодость, которой и не было, проклиная все, что нажила, заплатив такую горькую цену.

Вспыхивают фейерверки, взрываются петарды, взлетают салюты. Приходит новый Новый год.

Пятнадцатый с тех пор, как на Земле исчезли все мужики.

И некому молвить: «Из табора улицы темной...»