Алла Хемлин
Кто ж такое забудет. Рисунок Николая Эстиса
Прием, который рядом, работает с восьми, только прием не работал, а другой не работает ни с восьми, и ни с какого. Я б в другом сдала, если б там работало, про другой все знают, что не работает.
Товарищи! Бутылки должны принимать, есть такой закон. Это как если художник рисует образ вождя, тогда по закону положено платить больше, чем за «Утро хоть где», в сто раз. Про вождя рассказал Валька – грузчик из «Диеты», ему художник из Кривоарбатского рассказал, он образы вождей рисовал, уже давно. Давно, а такое не забудешь, про сто раз кто ж забудет? Как сделали сперва денежную реформу, а потом полет Гагарина, художник сильно переволновался два раза подряд, и правая рука у него заклякла, а левой он рисовать не догадался.
А Вальку жалко, Вальку порезали два года назад, в 78-м, мы Конституцию справляли, 7 октября, Конституции годик исполнился, мы и справляли, сырок, колбаска, бутылочка, две.
Товарищи! Есть такой закон: бутылки – принимать. Про фантики закона нету, потому фантики не принимают. А бутылки почему не принимают, если закон?
Вальку художник и порезал, пожилой человек, считай, под шестьдесят, а поступил как гад. В беретке ходит, шарфик намотает-намотает... Правая рука у него образы не рисовала, а ножик держала, он ножиком Вальку по горлу и порезал. У Вальки горло было слабое, наверно, потому что без шарфика. Если б нас с детства воспитывали, что надо шарфик, тогда б все было.
Другой прием почему не работает? Там человек бутылки сдавал, и одна у него упала, сама выжила, а горлышко на выходе чуточку отколупнулось – если пальцем не щупать, не поймешь. А приемщик щупал-щупал – и хрясь об табуретку, назло, потому что человек и майонезки хотел сдать – по закону. На майонезки тары не было, а и была б, не взяли бы, майонезки всегда не любят. Бутылки, когда открыто – берут, а про майонезки врут, что нету тары. Человек сильно переволновался и упал головой на табуретку, на самый уголочек. Если б нас с детства воспитывали, чтоб не на табуретку, тогда б… Другой прием милиция закрыла и сказала, что откроет, а не открыла.
Я сама не арбатская, я с Перова Поля, улица Товарищеская, тут Вторая Владимирская, а тут мы, я и мамка, папка у меня как сел, так всё. Меня с детства воспитывали, что как сядешь, так всё. Мамка Валентине Терешковой писала, чайке нашей белокрылой, чтоб папку выпустили. Терешкову тогда за Германа Титова отдали, посмотреть, что получится, потому мамка и написала как мужняя – мужней. Нет!
Я 56-го года рождения, русская, специальности у меня никакой нету. Если б нас с детства воспитывали, у меня б специальность была. Я в школу ходила и бросила, восьмой класс недоучилась, мне паспорт дали, я и недоучилась. Меня в пятом классе мальчишки начали за грудь хватать, у меня грудь рано стала, я сама не хотела. Мне учитель пения еще в седьмом классе сказал, что с такой грудью надо в артистки, горло у меня тоже было подходящее – хорошо пело. Я решила – буду артисткой – и поехала искать, где возьмут. В автобусе поспрашивала, один мужчина подсказал ехать на «Комсомольскую». Я ходила-ходила, спрашивала. У одного мужчины спросила, а он сам спросил, узнаю я его или нет. Я на мужчину посмотрела и узнала, только имя-фамилию забыла, а в голове прямо видела – он точно артист, этого играл… в этом… А мужчина был не артист, мужчина был сволочь, жил на Арбате, в Староконюшенном, квартира на две большие комнаты, ванная своя, уборная. Если б нас с детства воспитывали с уборной… Пробыла я у мужчины неделю, было мне весело, я ж поверила, что меня артист полюбил как артистку, а он меня не как артистку. Потом мужчина дал мне пятерку, пожелал всего хорошего в жизни и сказал, чтоб я его забыла, а если вспомню, так он меня сдаст в милицию.
Пошла я, на мне платье штапельное в горошек, кофточка, апрель месяц, перед майскими, дошла до кинотеатра «Художественный», а там картина на всю стенку – артист и артистка. Мне в голову ударило и в ноги, я упала, лежу, встать не могу, и язык ничего не может. Утро – часов восемь, люди – на работу, а я лежу под стенкой, как селедка с глазками. Тут дворник раз-раз меня метлой, а я живая. Дворник был Мишка-студент, я Мишку сразу полюбила, он на писателя учился, как Пушкин, только Мишку выгнали из института за пьянку. Мишка от писателей не отказался и пошел в дворники, чтоб недалеко – писатели на Тверском бульваре, а Мишка тут. Начали мы с Мишкой жить, он и меня устроил, ему площадь дали – комнату в коммуналке, восемь с половиной метров в Спасопесковском, прием близко…
Товарищи! По закону бутылки должны принимать! Есть такой закон!
А какой закон, если художника отмазали? Суд сказал, что художник инвалид и за себя по заслугам не отвечает. А художник Вальку лапал! Я видела, и Мишка видел. Художник Вальку в гости звал, а Валька без нас – никуда, мы с ним дружили. Мишка меня к Вальке не ревновал, потому что Валька был не такой, а какой – не скажу, потому что про таких есть закон, а я друга не выдам.
Художник начал нас к себе звать всех троих, говорил, что зовет как молодежь к старшему, чтоб дружить, а сам Вальку лапал! Валька хороший был, как Мишка, только Вальку не выгнали, он из принципа. Мишка с Валькой хотели, чтоб я тоже, а мне про книжки неинтересно, а про что интересно, не скажу, хоть пытайте.
Я бутылки шла сдавать, бутылки, а ничего не работало. Я честно хотела сдать, а ничего.
Если б Пушкина с детства воспитывали, где б мы все были…
Алла Хемлин - писатель
Читайте также: "Не трожьте, девочки, руками!"
комментарии(0)