Святыня по блату и без

Фото Reuters

Не написать о поклонении поясу Богородицы в ХХС нельзя, а выбрать правильную интонацию сложно.

Конечно, можно вслед за Александром Архангельским и Андреем Золотовым признать, что светская публика увидела в многокилометровой очереди «другую» и будоражащую, раздражающую своей непостижимостью, но при этом вполне реальную Россию. Это так. Не могу сказать, что эта Россия, иррациональная, наивная и во многом архаичная, кажется мне привлекательной. Однако она существует, и этот факт можно только принять.

Среди православных, с которыми мне случается обмениваться мнениями, в том числе и о поклонении поясу Девы Марии, немало тех, кто отзывается о событиях последней недели с иронией, горькой, а подчас и едкой. Вместе с тем, очевидно, что официальная Церковь поощряет и никак не корректирует эту специфическую народную религиозность, а потому многочасовая очередь к поясу, пальцу, руке и проч. – нормальный modus vivendi православной России, какой ее видят в РПЦ.

Пусть так. Но мне хочется поговорить об инаковости этой «другой России». По отношению к кому она – другая? По отношению ко мне? В таком случае мы говорим о взаимной инаковости двух субкультур – религиозной и светской, рационально-гуманистической. Или, быть может, инаковость «другой России» - в ее оппозиции мейнстриму, что бы под ним ни подразумевалось – пошлость, набор повседневных типичных российских практик или мир с его безнадежностью, конечностью в целом?

Неверие проблематично, потому что тебя все время тыкают носом в два обстоятельства. Во-первых, ты не можешь предложить никакой позитивной альтернативы загробной жизни, а, следовательно, призываешь получать сомнительное удовольствие от жизни «здесь и сейчас», в этом жестоком мире. Во-вторых, ты не можешь опровергнуть тот факт, что религия способна менять человека к лучшему. Действительно, способна.

Церковь дает экзистенциальную (пусть и иррациональную) надежду, предлагает альтернативу повседневности и обладает потенциалом для трансформации личности – и в этом случае «Россия религиозная» может претендовать и на то, что она «другая», и даже на то, что она лучшая.

Но вот мы читаем и слышим о VIP-пропусках к святыне, а протоиерей Владимир Вигилянский говорит: «Мы идем к святыне для того, чтобы сделаться чище. Не нужно никого осуждать. Это бесперспективно. К тому же мы можем ошибиться, и чаще всего так и бывает. Мы здесь, на Земле, не можем судить за Бога. Если человек проходит без очереди, по блату – может, это единственный опыт молитвы у этого человека».

И в этот момент я перестаю постигать инаковость «другой» России.

Если человек проходит к поясу Богородицы по блату, то каким образом он меняется к лучшему? Меняется лишь объект желания, который он получает раньше прочих по праву превосходства. Сначала встречная полоса, затем православная святыня.

Фото Reuters

Если среди верующих, собирающихся поклониться святыне, существует разделение на тех, кто входит в храм без очереди, и тех, кто мерзнет по 18 часов, то чем это сообщество лучше нашего несправедливого, ужасного, убогого мира? Оно структурно его повторяет, воспроизводит.

«Другая Россия» бросает вызов рациональности светского, нерелигиозного мира. Но рациональность – лучшее, что есть в этом мире. Рациональность, критическое мышление, тяга к знаниям, способность к суждению, осмысленный выбор.

При этом по отношению к реальным порокам российского общества, к его хамству, ханжеству, чванству, примитивному элитизму, «другая Россия» вовсе не является другой.

Может быть, людей, стоящих в очереди к святыне, такое положение дел в их собственной среде устраивает. Быть может, они вовсе об этом не задумываются.

Просто религия становится бессмысленной, если она не предлагает нового качества. Если встреча со святыней из трансформирующего события, разрывающего мирское пространство и время, превращается в аналог автограф-сессии или завоза дефицитного товара.

Молодой, образованный городской интеллигент, выглянув в окно офисного здания и увидев длиннющую очередь на набережной, перекрытые улицы, полицию, «скорую помощь», цистерны с кашей, конечно, поймет, что это «другая Россия» - отличная от его России.

Но она «другая» не потому, что непонятная. Не стоит преувеличивать степень непостижимости религиозного сознания. В конце концов, все исследовано, все описано, все переведено на умопостигаемый язык науки – антропологии, религиоведения. Понять можно. Принять нужно. Соглашаться не обязательно.

Эта Россия покажется «другой», потому что молодой, образованный городской интеллигент увидит, как власть не препятствует людям, количественно превосходящим любых энтузиастов «России без Путина», свободно реализовывать свое гражданское право – открыто декларировать свои убеждения, мирно собираться, заявлять о своем существовании.

И именно в этом, а вовсе не в загадочной иррациональности, можно обнаружить инаковость. В том, что должно быть нормой для всех.