Станислав Минин. Война, как известно, не окончена, пока не похоронен последний солдат. История с крушением польского борта номер один не будет окончена, пока не будет назван последний виновный.
Это значит, что она может не окончиться никогда. Польскому общественному мнению всегда будет казаться, что виновных названо слишком мало, а российскому политическому классу – что названо либо в самый раз, либо слишком много.
Катастрофа должна была стать толчком к примирению. Но теперь выясняется, что у сторон несколько рознятся взгляды на то, как такое примирение должно происходить.
Россию устраивает вариант, когда она похлопывает Польшу по плечу, дружески приобнимает и приговаривает: «Ну как же ВЫ так, а?»
Польша считает примирение неполноценным, если обе стороны не сокрушаются: «Что же МЫ наделали!» Это можно понять. Речь ведь идет не о конъюнктурном, а об историческом примирении. За историческую вражду ответственность несут, как правило, обе стороны. Значит, и здесь покаяние должно быть коллективным.
Современная польская ментальность вообще отличается от российской в том, что касается эмоционального отношения к символам скорби, смерти, поражения, трагических решений. Российская ментальность эти символы игнорирует. Мы руководствуемся принципом «проехали», поляки пьют до дна бездонную чашу. Таковы два полюса. Нашим неуклюже притирающимся друг к другу элитам пока не вполне удается принять все это во внимание.
Рано или поздно кто-то, конечно, уступит, потому что примирение, успокоение необходимо. Кто-то согласиться подыграть другому. Смоленская трагедия углубила этот процесс, сделала его трехмерным, но запущен он был до падения президентского самолета.
Вне зависимости от того, несут ли российские диспетчеры хоть какую-то ответственность за случившееся (так склонны думать в Польше) или же вина полностью лежит на стороне пилотов ТУ-154 и тех, кто оказывал на них давление (так думают в России), серьезная двусторонняя рефлексия над смоленской катастрофой необходима. Это должна быть, прежде всего, рефлексия политических элит, а не «рефлексия наций».
В авангарде политического класса и в России, и в Польше в последние годы слишком часто оказывались люди, не приспособленные к диалогу, предпочитающие простое сложному, а то и вовсе паразитирующие на исторических разногласиях. Во многом именно они, ковыряясь в ранах, довели отношения двух стран до состояния ипохондрии и невроза.
Витольд Гловацкий написал в газете Polska The Times, что клубок причин, повлекших за собой смоленскую трагедию, могли своевременно распутать сразу несколько человек: и командир, и второй пилот, и генерал в кабине, и диспетчер, и начальство в Москве. Но никто не решился это сделать. Гловацкий не пишет лишь, почему это произошло.
Это произошло, потому что невроз не располагает ни к рассудительности, ни к ответственности. Даже если бы посадку самолета можно было запретить, ее, скорее всего, не запретили бы из-за непредсказуемых политических последствий. А самолет все равно бы стал садиться, потому что Леху Качиньскому нужно, нужно было попасть в Катынь как можно скорее. Из-за непредсказуемых политических последствий задержки.
Непредсказуемость политических последствий была перенесена на общество из сознания самих политиков. Так зарождалась трагедия. Политики создали для себя и своих избирателей мир, в котором упрямство стало нормой, а рациональность нормой быть перестала.
В каждом из обществ, трансформированных волей политиков, возможны только одна модель виновности и одна модель примирения.
Я убежден в том, что и российская, и польская элиты сегодня желают одного – успокоиться. Вот только как это сделать без вреда собственному мироощущению? Как успокоиться без непредсказуемых политических последствий?
Дарья Гармоненко