О, как внезапно кончился футбол!

В телевизоре мало искреннего. Сплошные позы. Даже интервью Константина Райкина – лицедейство, пусть и высококлассное.

В телевизоре мало настоящего. Сплошная подделка, сплошной fake. Даже новости на центральных каналах – подделка под новости.

Искренен только чемпионат мира по футболу. Только он – настоящий.

Лучшее время – за час до первого матча. Ты возвращаешься домой. Ты принимаешь душ, перекусываешь, раскладываешь перед собой на столе составы команд, просматриваешь последние новости. Чемпионат существует лишь в твоем воображении. Это самые ценные минуты. Твои и только твои.

Потом ты скажешь, быть может, что матчи были скучными, а чемпион – ненастоящим. Тебе не хочется делиться чемпионатом с реальностью.

Телевизор учит нас, что важное – это Сколково. Важное – это шпионский скандал и фото Анны Чепмен в социальной сети. Важное – это гамбургеры с Обамой. Или Михаил Плетнев на тайском курорте. Но все это – ничто в сравнении с крушением мечты Диего Марадоны, команду которого размазали по полю молодые, яркие, агрессивные немцы.

Мы знаем, что некоторые вещи случаются только в кино. Причем в кино американском. И подчас отнюдь не первосортном. Но Уинстон Рид, еще вчера сидевший в Facebook в уютной датской квартирке и не собиравшийся играть на чемпионате мира, у нас на глазах забил гол в словацкие ворота. За сборную Новой Зеландии. Аутсайдера чемпионата. Кино, говорите?

Мы много спорим об истории. О том, какая история подлинная, а какая – фальсифицированная. На самом деле, мы спорим о подлинности рассказа. Мы не переживаем историю. Не касаемся ее. Зато у нас на глазах истории коснулся замечательный ганский парень Асамоа Гьян. Коснулся – и отпрянул. Не выдержал. Мяч стоял на одиннадцатиметровой отметке, а Гана была в секунде от полуфинала.

Мы знаем, что модернизация – это хорошо. Это правильно. Мы лишний раз понимаем, как это правильно, когда видим, как у сборной Мексики ломается игра против аргентинцев. Ломается, потому что мексиканцы не могут прийти в себя от несправедливости. От того, что судья не может посмотреть видеоповтор. От косности, консерватизма, маразма футбольных чиновников. От того, что модернизация назрела, но ей, модернизации, мешают.

Мы часто слышим, что «все меняется». Что мир не стоит на месте. Ничто не иллюстрирует это лучше, чем мундиаль. Нет уже немецкой машины. Нет суператакующей Голландии. Нет бразильцев, играющих по принципу 1970 года: «вы забьете, сколько сможете, а мы – сколько захотим». Есть новые, не менее интересные Германия, Голландия, Бразилия.

Нам известно, что открытое общество лучше, чем закрытое. И мы окончательно перестаем романтизировать закрытость, когда северокорейский вратарь в седьмой раз достает мяч и сетки.

Ящик с голубым экраном не способен показать нам подвиг, пока Луис Суарес рукой не вынесет мяч с линии ворот и не спасет Уругвай от вылета. Пока Икер Касильяс не отобьет парагвайский пенальти. Пока он же не встанет стеной на пути Арьена Роббена.

Ящик не покажет нам гордость, пока мы не увидим, как легенда африканского футбола Абеди Пеле, растолстевший, грузный, болеет на трибуне за своего сына – легкого и изящного.

Американцы, у которых отбирают гол за голом, а они прорываются в плей-офф. Яростный Кевин-Принс Боатенг, которого судьба свела на поле с родным братом. Слезы Суареса, сменяющиеся радостным смехом, и Диего Форлан, ставший человеком-оркестром. Голландская стрела в ахиллесовой пяте Бразилии. Марадона, целующий всех футболистов после разгрома. Испанцы, против которых готовится играть каждый, но каждый – проигрывает.

Это было искренне.

Худшее время – утро после финала. Ты собираешься на работу. Бреешься. Завтракаешь. И понимаешь, что все кончено. Чемпионат внезапно кончился. Стал историей. Рассказом, а не переживанием.