Станислав Минин. С начала 1990-х мне - вольно или невольно - приходится наблюдать за тем, как развиваются российско-польские отношения. Валенса в Москве. Ельцин в Варшаве. Путин в Варшаве. Квасьневский в Москве. Теперь Путин в Гданьске. От каждого визита ждут прогресса. Слов, которые обозначат этот прогресс. Однако все слова остаются симулякрами, замкнувшимися в собственной скорлупе. Они лишь фиксируют возможности: возможность диалога, возможность политического прагматизма, возможность «начать все с чистого листа». Возможности так и остаются возможностями. Боюсь, то же самое спустя некоторое время можно будет сказать и о нынешней поездке российского премьера.
Ничего не меняется, и ничего не изменится, пока мы (и россияне, и поляки) не научимся верному обращению с историей┘
Ничего не изменится, пока российские власти не осознают, что никто и ничто не обязывает их защищать и оправдывать сталинские преступления. Что вовсе не общественное мнение заставляет их заниматься подобной апологетикой – напротив, они сами формируют общественное мнение. Что сожаление и унижение – не одно и то же. Что признание факта не означает его выдергивание из контекста.
Ничего не изменится, пока и в России, и в Польше будет культивироваться упрощенная картина событий Второй мировой войны. Пока история войны не станет наконец историей людей, а не историей циничных, трусливых, а подчас и просто преступных политических игроков. Пока═ученые не перестанут заниматься упрощениями, как это сделал на днях историк Богдан Мущал, заявивший, что Армия Людова состояла из грабителей и мародеров, которыми руководили советские агенты.
Ничего не изменится, пока и в России, и в Польше будут создаваться политико-исторические кентавры. У нас это свежеиспеченная Комиссия по борьбе с фальсификациями истории, процентов на 80 состоящая из ангажированных дилетантов. У них это Институт национальной памяти – «историческая инквизиция», услугами которой одна политическая элита пользуется в деле борьбы с другой, инкриминируя оппонентам агентурное прошлое. Оба кентавра – и российский, и польский – мирно пасутся на лужку, пока Путин и Туск собираются «предоставить историю историкам» (именно так интерпретировали заявления премьеров некоторые СМИ).
Научное сообщество в Польше требует закрытия ИНП. Его поддерживают политики и публицисты левого и либерального толка. Кто-то ожидал, что Институт станет исследовательской структурой, которая будет непредвзято изучать польское общество послевоенного периода и просвещать поляков. Этого не случилось. ИНП отказывается открывать доступные ему архивы. ИНП публикует сомнительные с научной точки зрения работы. Историк и журналист Мирослав Чех отмечает, что ИНП потерпел профессиональное поражение, не выработав, в частности, никаких методов анализа польского общества 1980-х годов. У российской Комиссии перед глазами поучительный пример эволюции аналогичного гибрида. Разница между двумя структурами, по большому счету, лишь в том, что в Польше ИНП стал орудием внутренней политики, а наша Комиссия призвана стать орудием политики внешней.
Премьеры двух стран вынуждены договариваться о том, чтобы польские и российские историки могли делать свою работу, то есть изучать архивные документы. Эта ситуация симптоматична и постыдна. Постыдна, потому что из-за административных барьеров и зацикленности наша историческая наука возвращается в XIX век. Она развивается за счет поиска новых источников, а не методов их интерпретации.
Мы зациклены на архивах. Даже продвинутые ученые и публицисты считают их открытие панацеей от исторических манипуляций. Мы забываем, что в архивах хранятся не спущенные с неба откровения, а тексты, созданные людьми и требующие добросовестного прочтения. Ангажированному историку можно открыть любые архивы. У него уже есть концепция, в которую можно встроить любой текст.
Соблазн вписать факты в концептуальные заготовки будет существовать и в Польше, и в России до тех пор, пока публичная политика в наших странах столь же публично не дистанцируется от исторической полемики, методами которой она не владеет. Увы, ожидать этого не приходится. Многие российские и польские политики куда комфортнее чувствуют себя на поле исторической демагогии, нежели на поле экономики или социальных проблем. Историческая политика паразитирует на массовом восприятии истории, которое всегда примитивно и сводится к простейшим повествованиям о борьбе добра со злом.
Одни польские газеты хвалили Владимира Путина за то, что он осудил моральную сторону пакта Молотова-Риббентропа. Другие, напротив, ругали его за то, что он взялся «учить поляков истории». Исторические речи Путина вышли насыщенными. Хорошо ли это? Парадоксально, но нет. Профессиональный историк обращается к профессионалам, а результат их дискуссий переводится на понятный обществу язык. Публичный политик обращается к обществу непосредственно. Для общества, не изжившего исторические комплексы, это соблазн. Формируется ситуация, когда два собеседника (политик и общество) разговаривают на языке, которым не владеют в достаточной степени. Это неконтролируемая ситуация.
Об истории политик должен говорить мало, однозначно, не опасаясь быть скучным и по возможности избегая пространных рассуждений и копирования профессиональной исторической аргументации. Он не должен помогать народу, который интересуется собственной историей. Народ должен искать себя сам. По возможности, вступая в диалог с другими народами. Исторический примитивизм общества – соблазн для любого политика. Преодоление этого соблазна требует политической воли, ответственности, оценки перспектив. Увы, со всем этим пока лучше справляются в Финляндии, нежели в России и Польше.
Владимир Путин сказал, что пакт Молотова-Риббентропа «морально неприемлем». Дональд Туск заявил, что «советские войска освобождали Польшу, но не могли принести ей свободу, так как сами не были свободны». А Лех Качиньский публично сожалел о том, что в 1938 году польские войска оккупировали Тешинскую Силезию. Ничего не изменится в российско-польских отношениях, пока подобные заявления будут восприниматься как ловкие дипломатические приемы или сенсации. Пока они не превратятся в ритуальные, рутинные прелюдии к прагматичным переговорам «по существу».
