Станислав Минин. Корреспондент британской газеты The Independent Шон Уокер, ссылаясь на материалы российских СМИ, подготовил материал о том, что происходит в погруженном в кризис моногороде Пикалево в Ленинградской области. Картина печальная. Из трех фабрик две стоят, одна сократила рабочий день. Зарплаты не выплачиваются уже третий месяц. Семьям нечем кормить детей (тут Уокер вслед за российскими коллегами подмечает, что на пикалевских улицах стало меньше собак и кошек). Едят салаты из сорняков и суп из крапивы. Газа нет. Тепла и горячей воды нет, так как прекратила работу местная электростанция. Жители взволнованы. Они выходят на улицы и штурмуют здание мэрии.
Иностранные журналисты очень часто сгущают краски, когда пишут о России. Очень часто они поверхностны, спешат бить в колокола, а происходящее интерпретируют слишком схематично, не вдаваясь в диалектику русской жизни, не черпая из кладезя нашей многогранности. Кое-что из этого джентльменского набора использовано и в заметке Шона Уокера. Но, в сущности, он затронул острую проблему. Действительно острую. И совсем не случайно свой текст Уокер начинает словами «Сбываются худшие опасения Кремля»┘
Российские власти неслучайно опасаются стихийных акций протеста. Отсюда их показная бравада, отсюда регулярные ковровые бомбардировки населения популистскими обещаниями. Дело в том, что в странах с развитой демократией любое протестное настроение моментально поднимает на щит организованная и сильная оппозиция. Затем общественный гнев плавно перетекает в политическое русло. Начинается новая игра, которая может быть острой, жесткой, бескомпромиссной, но все же ведется она по понятным правилам, всем известным и всеми признанным. Российская оппозиция слаба и неорганизованна. В России отсутствует механизм политической сублимации общественного недовольства. Поэтому власть нервничает, напарываясь на то, за что сама боролась. Если политика закончилась, а недовольство осталось, невозможно понять, во что предстоит играть.
Когда люди оказываются без работы, без денег, без еды, рассуждения о том, что всему виной отсутствие конкурентной политической среды, кажутся странными (по меньшей мере), отвлеченными спекуляциями. Это не так. Если у вас есть политический конкурент, вы постараетесь лишить его козырей. Вы озаботитесь долгосрочными, а не сиюминутными проектами. Если конкурента нет, вы будете почивать на лаврах до тех пор, пока вас не клюнет жареный петух. И думать при этом, что жареных петухов не существует. А если и существуют, то они не клюются, а лишь нежно тыкаются клювом, ласково покукарекивая. А если существуют и клюются, то живут где-нибудь не тут, а в стране Никогда. Они не мигрируют, а у нас действует эмбарго на их ввоз.
Экономический кризис неизбежно превращает моногород в очаг возмущения. Это касается моногородов вообще, моногородов как класса, а не только российских населенных пунктов, «заточенных» на производство цемента, стали и тому подобных благ. Моногород – латентный вирус, и если учесть, что в России их сотни, то наша страна – потенциальный больной «моногородитом» (или «моногородитозом», как кому больше нравится). Это хроническое заболевание, и «тучные нулевые» можно было потратить на его профилактику: расселение, переустройство, переобучение жителей. Как это делалось во Франции, Германии, США, Канаде, Великобритании. Однако в раю, как известно, никто не болеет и не умирает, хищные звери возлежат рядом с ягнятами и гнать их прочь нет никакой нужды.
Развитая страна борется с моногородами. Благоустраивая моногорода, страна не развивается. Это все равно, что красавица с элегантными, а не уродливыми бородавками┘
