Станислав Минин. В Китае началась «официальная сексуальная революция». В воскресенье дан старт масштабной кампании, цель которой – снять ярлык табу с темы половых отношений и раскрепостить китайцев. Ожидается, что в Пекине пройдет международная выставка товаров сексуального назначения, а на улицах появятся плакаты соответствующего содержания. Лицом кампании стала известная гонконгская актриса Ивонн Юнг.
Казалось бы, странная инициатива для страны, уже не первый год борющейся за ограничение рождаемости. Однако прямого отношения к рождаемости нынешняя кампания не имеет. Речь идет о здоровье нации.
В современном Китае, согласно официальной статистике, свыше 257 тысяч больных сифилисом. Около 700 тысяч китайцев – носители ВИЧ. СПИД в стране передается преимущественно половым путем, тогда как в прошлом им болели в основном наркоманы. При этом лишь 7% женщин и 8% мужчин своевременно обращаются к врачам с жалобами на недуги полового характера.
Что это означает? То, что секс в Китае есть. Под сексом в данном случае я понимаю процесс, а не деторождение, на котором зациклена традиционная культура. При этом секса в Китае нет. Т.е. как процесс секс полностью вытеснен из публичного дискурса. Секс в Китае – фигура умолчания. Не стыдно показать плоды своих действий (т.е. детей), стыдно назвать своим именем сами действия.
«Сексуальная революция» заключается вовсе не в доступности секса (что здесь революционного?!), а как раз в том, что о сексе можно говорить.
Великий Китай по праву гордится своими великими традициями, способными растворить (и поэтому сделать еще более живучей) даже коммунистическую идеологию. Однако «сексуальная революция» - повод поговорить о том, что традиционная культура – вовсе не идол, вокруг которого современный человек, даже если он китаец, должен выплясывать, ритмично постукивая в бубен. Традиционная культура может нести вред и быть опасной.
Как таковая, культура всегда имела дело с природным началом в человеке: инстинктами (в том числе и деструктивными), телесными удовольствиями. Секс как процесс получения удовольствия природен. Культура, с одной стороны, обыгрывает секс, а с другой – табуирует его, т.е. вытесняет из сферы дискурса. При этом исключительно важен баланс между игрой и табу, когда речь идет о столь мощной «естественности».
Найти такой баланс непросто. Его нет ни в Амстердаме, ни в Пекине. Велика опасность перегиба – в ту или иную сторону. Когда в отношении секса всецело доминирует игра, в нее неизбежно вовлекаются люди, не готовые – прежде всего психологически – к ее правилам. Когда доминирует табу (а это характерная черта традиционных обществ), потенциальные игроки лишаются права на игру. «Культура игры» не складывается, игра ведется беспорядочно – притом, что секс как таковой был доступен везде и всегда. В конечном счете, это негативно сказывается на том самом здоровье нации, которым озаботились китайцы.
Поиск баланса затруднителен из-за упрямства традиции, из-за ее тяготения к репрессивности, к сближению с тем тоталитарным отношением к сексу, которое можно обнаружить в антиутопиях XX века. Клин выбивается клином, репрессия сменяется оргией, и в результате сторонники табу выступают за отмену игры и возвращение к старым «добрым» временам.
Китай, как даосский алхимик, увлечен трансформациями. Если в процессе «официальной сексуальной революции» ему удастся переплавить репрессированный секс в сбалансированный, это будет настоящая победа китайской культуры. В ее мудрости сомневаться не приходится, но всякой мудрости современность бросает новые вызовы.
