Станислав Минин. Если верить заокеанской газете The New York Times, то в Россию step by step возвращается бартер. Слово из словаря 90-х снова с нами┘
Таганрогский автозавод, выпускающий автомобили Hyundai, предлагает обменять свою продукцию на «ликвидные неденежные активы», а именно: ценные бумаги ведущих коммерческих банков и предприятий из TOP-100, оборудование, расходные материалы, высокотехнологическую продукцию и «прочие ликвидные товары». Что это за товары, американским журналистам не прояснили, сославшись на коммерческую тайну.
Дмитрий Смородин, глава питерской строительной компании, раздумывал 2 месяца, а затем объявил, что оплачивать услуги фирмы можно по бартеру. В том числе продуктами питания. «Их легко продать», - объяснил он озадаченным американцам. Смородин полагает, что бартер позволит ему обойти конкурентов.
Сергей Рязанов, 30-летний бизнесмен из Сургута, месяц назад решил обменять металлические трубы, например, на бензин. Или на нижнее белье, которое, по словам Рязанова, «ликвиднее автомобилей». Пока стоящих предложений он не получил – люди еще не достаточно отчаялись.
В одной из российских региональных газет американские журналисты обнаружили объявление «Меняю нижнее белье общей стоимостью 2,5 миллиона рублей на любой автомобиль». В Красноярске пиломатериалы обменивают на еду и лекарства, а в Екатеринбурге производитель кранов выплачивает долги экскаваторами.
В Башкирии, пишет The New York Times, местные власти вполне открыто призывают бизнесменов выстраивать бартерные цепочки. А Герман Стерлигов запустил Антикризисный товарно-расчетный центр, полагая, что компьютер сможет создавать подобные цепочки быстрее и надежнее┘
Речь пока не идет о повальной тенденции, но и российский островок стабильности постепенно теряется в тумане, становится различим разве что третьим глазом. В шкуре нашего экономического зверя, изготовившегося к послекризисному прыжку, образуются колонии существ, занимающихся натуральным обменом.
Вероятное размножение колоний – поддерживаемое региональными властями – наглядно продемонстрирует шаткость построенного в боях национального единства. Иллюзия, созданная замкнутой на Большом боссе властной вертикали и явленным на выборах единодушием, начнет рассеиваться. Станет ясно, что единства нет в главном – в усвоенных механизмах экономического поведения. Как только наступает кризис, страна распадается на экономические монады, действующие так, как если бы они не включены в некий контекст – даже не общероссийский, а глобальный.
Предприниматели, переходя на бартер, думают не о контекстах, а об актуальных издержках, прибыли, зарплатах и сокращениях. Это все равно, что поведение обывателя при пожаре: проинструктированный, он начисто забывает весь инструктаж, выбираясь из горящего здания. О контексте должно, в таком случае, думать государство, бюджет которого формируется из налогов и которое не может позволить себе роскошь получать налоги в виде куриных яиц, труб, шпингалетов, бюстгальтеров или семейных трусов.
Если государство об этом думает, оно должно предпринять конкретные меры с тем, чтобы завод по производству шин не выменивал резиновые изделия на бензин, бензин – на хлеб и помидоры в колхозе «Рассвет», а хлеб и помидоры не выдавал сотрудникам в качестве зарплаты. Предприятие должно, например, получить доступ к ликвидности (при нынешней стратегии проталкивания денег через три кредитуемых банка этого никто не может гарантировать). Можно снижать налоги и стимулировать снижение цен на продукцию. Можно выкупать предприятия. Можно, наконец, добиваться их банкротства и максимально трудоустраивать высвободившуюся рабочую силу за счет госзаказа.
Переход предприятия на натуральный обмен означает, что в реальности ничего из вышеперечисленного не предпринимается. Ни ликвидности, ни сокращения издержек. Вместо этого, как пелось в одной некогда популярной песне, «parole, parole, parole». Слова, слова, слова┘
Или, быть может, государство тоже рассматривает бартер в качестве подушки какой-никакой, а все же безопасности?
На днях один блоггер в Livejournal задавался вопросом: почему вдруг все решили, что главная жертва кризиса – это офисный планктон? Вот и ответ. Офисный планктон – креатура индустрии услуг, напрочь лишенной бартерной подушки безопасности. Помимо чая в собственной кружке, он не производит ничего осязаемого, что можно было бы куда-нибудь приспособить, прикрутить, съесть, натянуть на тощее тело, залить в бак. Трусы можно обменять на батон хлеба. Час разговора по телефону или мастерское раскладывание пасьянса «Косынка» - нет. Если только найти человека, одержимого не разложенной «Косынкой»┘
