Станислав Минин. Британская газета The Financial Times опубликовала вчера статью, посвященную экономическому кризису в России. Издание констатирует, что положение дел в российской экономике хуже, чем ожидалось. «Сравнения с 1998 годом, когда рубль потерял 75% своей цены и уцелела лишь горстка банков с хорошими связями, все чаще проскакивают в разговорах с российскими миллиардерами», - пишет газета.
Московский корреспондент «Би-би-си» Джеймс Роджерс недавно с некоторым удивлением рассказывал о случае на столичной автобусной остановке. Там женщина апокалипсически кошмарила (как у нас принято сейчас говорить) народ грядущим дефолтом. Это отличная иллюстрация современной российской жизни. Под «дефолтом» прогрессивное человечество, которому не лень залезть в словарь экономических терминов, понимает невыполнение обязательств по долгам. Мы же под «дефолтом» понимаем совершенно конкретную ситуацию, когда в магазинах становится меньше товаров, все кругом закрывается, а открывается только рот при виде растущих цен. Когда среднестатистический россиянин слышит словосочетание «экономический кризис», то он, конечно, понимает, что кризис – это когда всем плохо. А когда у нас всем было плохо? Совсем недавно, в 1998 году. А что у нас было в 1998 году? Дефолт. Значит, кризис – это дефолт.
Государство может объявить дефолт по внешнему или внутреннему долгу. Однако за последние 10 лет наш внешний долг стал одним из самых низких в Европе – потому что мы являемся счастливыми обладателями нефти и газа. По той же самой причине государству удалось отложить на «черный день» солидный кус деньжат, который официально называется Стабфонд, а по-русски – заначка. И государство сможет черпать полными горстями из этой заначки, если придется рассчитываться по бюджетным обязательствам (а при нынешней цене 65 долларов за баррель нефти «Urals» рассчитываться придется). Не будем рассуждать сейчас на тему «поможет ли Стабфонд». Скажем лишь, что этой примитивной объяснительной схемы было бы достаточно для того, чтобы женщины не вопили на остановках, а Рунет не пестрел заголовками типа «Повторится ли дефолт 1998 года?» Однако женщины вопят, а Рунет пестрит.
В этом виновата не только наша дремучесть. Это прямое следствие поведения государства российского, которое на словах борется за высокотехнологичное и грамотное общество, а на деле, кажется, испытывает несказанное блаженство от осознания народной дремучести, податливости на популизм, сказки и топорные идеологические конструкты. Складывается впечатление, что дела наши в новом тысячелетии пошли на лад потому, что Владимир Владимирович Путин нашел горшок с золотом на другом конце радуги. Или победил хтоническое чудище, охранявшее волшебный фонтан, из которого хлещет нефть со стабильной ценой 140 долларов за баррель. О том, что в действительности происходит в российской экономике, с нами говорят неохотно. Между тем, у разговоров с дураком есть свои плюсы и минусы. Если дураку хорошо, то он доверчив. Если ему плохо, он недоверчив даже к самой правдивой правде. Не считая российское общество равноценным партнером по диалогу, государство ставит доверие населения в зависимость от его, населения, самоощущения. Одна цена на нефть – один рейтинг. Другая цена – другой рейтинг.
По большому счету, невежественное или глупое название ничего не меняет. Можно называть кризис дефолтом. Можно хоть горшком. Приходом Бабая. Концом света. Можно вообще отказаться произносить слово «кризис» вслух и лишь многозначительно мычать и закатывать глаза. Если у вас температура под сорок, то вам, в общем, все равно, как именно называется тот вирус, который вы подхватили (если он, конечно, не называется H5N1). Суть в другом. А именно в том, что кризис 1998 года стал для среднестатистического россиянина травматическим переживанием. И никакие успехи прошлых лет это переживание из его мозга не вытеснило. Равно как и страх за то, что ЭТО может повториться.
Капитализму свойственны кризисы, равно как здоровому человеку свойственно болеть. Стабильность наступает не тогда, когда телеканал выкидывает деньги на то, чтобы снять красивый рекламный ролик о переводе часов на зимнее время. И не тогда, когда происходит рост потребления устриц. Она наступает, когда среднестатистический гражданин понимает, почему в данный конкретный момент он не может позволить себе бутылку хорошего вина. И понимает, что в далекие и мрачные времена он не мог ее себе позволить по иным причинам. Понимает, что ситуация изменилась и обратного пути нет. Нынешний кризис проверит нашу стабильность на вшивость.
