Станислав Минин. В архиве польского фантаста Станислава Лема нашли неопубликованное произведение – то ли пьесу, то ли оперу «Korzenie», т.е. «Преклонение» или «Низкопоклонство». Пан Станислав написал ее еще в конце 40-х годов, а затем спрятал в папку с другим неопубликованным произведением – детективом, причем спрятал настолько надежно, что впоследствии и сам забыл, куда. Пьеса – сатира на сталинизм, с ее текстом все желающие могут ознакомиться на сайте «Газеты выборчей», которая готовит к изданию полное собрание сочинений Лема.
Иосиф Виссарионович появляется собственной персоной под занавес произведения. Он «запредельно добр» и «нечеловечески доброжелателен». Его лицо озаряет «гениальная улыбка». Он вмиг прозревает суть коллизий героев благодаря марксистко-ленинскому анализу. Он разрешает их проблемы и удерживает их от «низкопоклонства перед Западом».
У Лема литератор Варфаламотвей Недорозвойкин признается своему другу, директору содовой фабрики Дементию Психову, что запах «прогнившего Запада» - как ни крути, а все-таки запах свободы. На что Психов ему отвечает: «Что это ты? Разве не ты писал сонеты о Сталине? Поэму о Вожде? Роман о молодом Иосифе? Книгу афоризмов о Солнце трудящихся масс?» Так вот, из комментариев на форуме «Газеты выборчей» следует, что некоторые молодые читатели видят в самом Леме кого-то вроде писателя Недорозвойкина. Дескать, как же это он – в 50-е годы написал «прокоммунистическое» «Магелланово облако», а у себя дома ставил сатирические сценки?! Для мира – конформист, для домашних – антисталинист. Да еще и спрятал опасную рукопись, тогда как некоторые за подобные литературные изыски оказывались в тюрьмах и лагерях! Такого рода скептических голосов можно было ожидать.
Это предсказуемая реакция нынешних нонконформистов и максималистов на слабость людей, живших в иное время. Такие оценки нередко выносятся и в Польше, и в других странах бывшего соцлагеря, и в нашей стране.
Интеллигент (или интеллектуал – на Западе это, в общем, одно и то же) – это не только состояние души или статус, но еще и общественная функция. Ответственность интеллигента перед обществом, безусловно, велика. Касается это и противостояния мракобесию, повальному идиотизму, маразму, насилию и тоталитаризму, причем во времена расцвета всего вышеперечисленного. Однако это вовсе не означает, что писатель, садясь за стол, растворяется в этой функции и неизбежно должен утратить все человеческое, в том числе и вполне человеческий страх перед наказанием и расправой. Это не означает, что он не имеет права просто высказаться и самостоятельно выбрать адресата своего высказывания, будь то целая страна или отдельные люди.
Наконец, конформизм бывает разным. Можно, будучи писателем, вообще не посещать партсобрания и даже покинуть страну. Можно приходить на собрания и молчать, можно аплодировать нехотя, можно – с воодушевлением, а можно с трибуны костерить собственных коллег. Можно искренне верить в несомую на собрании чушь, а можно делать вид, пассивно или активно. В конце концов, можно спрятать рукопись, а можно, воспользовавшись доверием друга, ее прочитать и донести «куда следует». Один конформизм граничит с простительным страхом. Другой – с непростительной подлостью, которая остается неизменной при любом политическом режиме.
Один из═героев пьесы, директор фабрики Психов, сомневается, может ли он приобрести холодильник, символ буржуазного быта. А секретарь парторганизации фабрики Анихвили Тегонерадзе (в переводе с польского его имя означает «Ни секунды», а фамилия – «Я не советую») спрашивает ученого Мичуренко, не опирался ли тот на прогнившую западную науку, скрещивая корову с кактусом... Тоталитаризм именно потому и называется тоталитаризмом, что привносит политическую идеологию в те сферы человеческой жизнедеятельности, которые, по большому счету, никакого отношения к политике не имеют. Это касается быта. Это касается науки. К сожалению, это не проходит бесследно. Например, на некоторых уважаемых факультетах некоторых уважаемых вузов нашей страны научные теории и сегодня принято оценивать не по степени их полезности, а по признаку их географического происхождения («наши – западные») и «идеологической адекватности». Система уходит, привычки остаются, и стоит лишь слегка измениться политической конъюнктуре, как они не преминут напомнить о себе.
Поэтому человек, прочитавший лемовское «Низкопоклонство», вполне может признать эту пьесу сырой. Он может найти ее совершенно не смешной. Однако ее никак не назовешь анахроничной. К сожалению.
