Игорь Алексеенко
Фото пресс-службы МФЦА
Распад Советского Союза, который произошел тридцать лет назад, поставил новые независимые государства перед необходимостью проводить собственную экономическую политику, модернизировать и реформировать доставшуюся в наследство от СССР экономику. Казахстану лучше многих других удалось адаптироваться к новой реальности. О том, какие геоэкономические вызовы стояли перед страной три десятилетия назад, в чем уникальность ее опыта, и какие задачи в сфере экономических реформ и привлечения инвестиций стоят сегодня, «НГ» рассказал Председатель Агентства по стратегическому планированию и реформам Республики Казахстан, управляющий Международным финансовым центром «Астана» (МФЦА) Кайрат Келимбетов.
– Кайрат Нематович, прежде всего хотел бы поздравить вас с прошедшим Днем независимости Казахстана. Если посмотреть в прошлое, какие вызовы 30 лет назад стояли перед новыми государствами и перед Казахстаном, в частности? Какие воспоминания у Вас о тех днях?
– 30 лет назад я заканчивал обучение на факультете вычислительной математики и кибернетики МГУ. В 1993-м закончил и вернулся в Казахстан. Наверное, одно из отличий Казахстана от России в том, что у России к тому времени уже был опыт управления государством на центральном уровне. Кадры и история управления, компетенции, соответствующие государственные структуры – это то, что в Москве было. И то, чего, наверное, не было в других республиках, в частности, в Казахстане. Конечно, это нужно было создавать с нуля.
Для того, чтобы формировать новое правительство, новые госорганы, нужны были новые кадры, новые мысли, новые идеи, новые подходы. На старой закваске это было сделать трудно.
Во всех странах – и в России, и в Казахстане – было падение ВВП из-за развала Советского Союза, потери хозяйственных связей, вообще, смены экономического строя. 50% ВВП мы потеряли с 1991 по 1995 годы. И из этого штопора нужно было выходить.
Феномен успеха Казахстана базируется прежде всего на лидерстве Первого Президента Нурсултана Абишевича Назарбаева. Нам повезло: Первый Президент в свое время поработал председателем Совета министров, то есть, он знал, что такое экономика, хозяйствование, как надо управлять. Естественно, первое время остро стоял вопрос выживания, потому что просто нужно было платить пенсии и зарплаты. А денег для этого не было.
Необходимо было руководство, которое уверено в своих силах, которое понимает свои возможности, которое может собрать какую-то команду и сформировать видение, стратегию и потом уже потребовать неукоснительного выполнения. Это то, что получилось в Казахстане. Некоторые другие решили -- «Давайте мы не будем ничего менять, мы как-то так привыкли, и выберемся». Как показал опыт, консервация советской модели ни к чему хорошему не приводит.
Стране пришлось полностью менять систему координат, проводить необходимые для этого реформы. Реформы – не всегда популярное слово, но, тем не менее, их нужно было проводить. Где-то это была шоковая терапия, а где-то – последовательные реформы.
А как делать реформы? Наверное, отличие Казахстана от других стран прежде всего в том, что в проведении реформ мы не рассчитывали на особый путь Казахстана. Его, в принципе, быть не могло. Нужно было выбирать просто лучшую мировую практику, смотреть, адаптировать и применять, делая свои выводы из сделанного ранее другими.
Несколько примеров. Мы перешли от солидарной пенсионной системы к смешанной с упором на накопительную. Вместе со Всемирным банком мы смотрели опыт той же чилийской реформы. Было понятно, что там уже проведена хорошая работа, важная, правильная.
Здесь был такой важный аспект: от положения, где человек полностью рассчитывает на государство, перейти к ситуации, когда есть гармоничное распределение ответственности, то есть когда сам человек отвечает, работодатель его отвечает и в какой-то мере – государство.
Этот переход из полностью солидарной пенсионной системы в смешанную – первое, что мы сделали. Второе – это реформа банковского сектора. У нас банки, кроме институтов развития, банков развития, все частные.
В других странах решения по приватизации принимаются после 2000-х годов гораздо сложнее. Для нас же было очевидно, что не за все должно отвечать государство.
– Если посмотреть на те стратегии экономического развития, которые существовали тогда, насколько они себя оправдали в долгосрочной перспективе?
– Если Вы вспомните 1996-1998 годы, принималось очень много указов, имеющих законодательную силу. Это целый пакет, который, по сути, легитимизировал рыночную экономику в Казахстане. То есть свободу предпринимательства, свободу выбора, приватизацию, процентный рост частной собственности.
Напомню, что тогда мы только что вышли из ситуации, где вся собственность была государственной. В 1998 году был азиатский финансовый кризис, в России был тоже финансовый кризис и дефолт по государственным ценным бумагам. Ситуация для Казахстана была не самая благоприятная. Только стали переходить к каким-то двухзначным темпам инфляции из трехзначных, экономический рост начал только восстанавливаться. И в это время Первый Президент объявляет разработку долгосрочной стратегии.
Я был участником рабочей группы, которая этим занималась. Мы тогда привлекли экспертов ООН, Гарвардского университета, правительств Китая, Сингапура, Малайзии. То есть, люди, которые делали реформы в своих странах, предложили разные идеи. Шло много споров.
Тогда была объявлена стратегия «Казахстан-2030», а в 2012 году уже были подведены первые итоги. Она в основной своей массе реализовалась. Там ставились вопросы удвоения ВВП, была принята экономическая модель Казахстана, которой мы пользуемся до сих пор. Это упор на энергетические ресурсы, на привлечение иностранных инвестиций, на открытую рыночную экономику.
Это все то, что кормит Казахстан до сих пор. Мы привлекли 370 млрд долл. инвестиций. В основном, конечно, они пошли в нефтегазовую и горнодобывающую промышленность, чуть меньше – в сельское хозяйство. Обычно нас за это ругают, говорят, что надо было обрабатывающую промышленность развивать, новые технологии. Но на тот момент мы сделали упор именно на то, чем был интересен Казахстан мировому инвестиционному сообществу в первую очередь и за счет чего мы смогли сформировать финансовый капитал, нужный для последующего развития.
В то же время мы понимали, что государственный подход должен быть сбалансированным. Нужно было заниматься человеческим капиталом, социальной средой. И было много приоритетов. Один из них – экономический рост. Второй, не менее важный, – это благополучие граждан Казахстана, то, что сейчас называют человекоцентричностью и клиентоцентричностью… Образование, здравоохранение, инфраструктура. Мы за эти годы построили несколько десятков тысяч дорог, автобанов международного значения.
В советское время, в основном, все дороги были ориентированы с юга на север, в направлении Москвы. А тут нужно было соединять всю страну. И мы соединяли границу с Китаем, с Каспийским побережьем, с границей с Туркменистаном, с границей РФ.
В советское время граница с Китаем была на замке, ее нужно было превратить в открытую, торгующую, а это совершенно другая задача. Такая работа была проделана. Плюс модернизация государственного аппарата. Но, опять же, все равно оставались люди, которые, наверное, по-старому мыслили. Нужны были новые подходы и люди, которые понимали рыночную экономику, понимали законы, как привлекать инвестиции, как регулировать современные финансовые рынки.
При этом большой акцент делался на сохранении внутриполитической стабильности и обеспечении национальной безопасности. Если оценить политику внешнюю и внутреннюю за последние 30 лет, Казахстан гармонично поддерживал отношения с соседями. Я считаю, что это тоже огромное искусство, которое продемонстрировал Первый Президент. Мы умеем и активно поддерживать дружбу с соседями, заводить новые партнерства и понимать правила глобального рынка. Это то, что помогло Казахстану в первые годы и что сегодня продолжает делать Президент страны Касым-Жомарт Кемелевич Токаев.
Поэтому можно сказать, что та стратегия сработала. Мы ее в 2012 году обновили, приняли еще одну долгосрочную стратегию, теперь уже до 2050 года. Нужна мечта, к которой должна стремиться вся нация. И Казахстан поставил себе задачу, что нужно войти к 2050 году в топ-30 развитых стран. Не быть где-то на задворках, где про вас никто не знает, а быть страной, в которой приятно жить, которой можно гордиться, которая узнаваема и успешна.
– Вы затронули тему отличий между Казахстаном и другими странами на заре реформ. Если говорить про бюджетную реформу, укрепление нацвалюты, инфляционное таргетирование, какие особенности эти процессы имели в Казахстане?
– Давайте я начну с бюджетной реформы. В то время у нас самый важный вопрос был наполнение бюджета. При этом мы понимали, что все равно у нас будут сверхдоходы от нефти. В 1998 году, когда мы делали стратегический план до 2010 года, мы ставили задачу удвоения ВВП и создания подушки безопасности.
В России хорошо понимают, что такое подушка безопасности. Именно из-за ее отсутствия, наверное, в свое время возникли серьезные политэкономические последствия для Советского Союза. Когда был период падения цен на нефть, резервов советского правительства оставалось 20 млн. долларов. Невозможно было платить пенсии, зарплаты.
И тогда Советский Союз очень много занимал. Россия потом стала правопреемницей этого долга и очень долго все выплачивала, практически до середины 2000-х годов. Это важный элемент стабильности, когда у государства есть резерв. Понятно, что в конце 1990-х годов мечтать о резерве было сложно, потому что денег в бюджете не хватало.
Я был первым заместителем министра финансов в 2001 году, когда мы планировали бюджет при цене 10 долл. за баррель. Сейчас любому сотруднику Минфина скажи, что цена на нефть – 10 долл. за баррель, и он схватится за голову. Но тогда это были еще исторически низкие цены, и нужно было правильно формировать бюджетную политику. Мы постепенно шли к этим изменениям, реформам в бюджетной сфере.
Бюджет, на самом деле – это такой серьезный процесс, который от начала до конца должен быть правильно описан. В начале 2000-х мы провели гармонизацию трех видов планирования. Обычно у нас было экономическое планирование в Минэке, бюджетное планирование в Минфине, стратегическое планирование в администрации президента. Мы все это собрали в одно место и создали Министерство экономики и бюджетного планирования. Бюджет должен стать инструментом экономического роста– вот какая была основная идея.
Должно было быть разделение между текущим бюджетом, бюджетом развития. В 2001 году мы впервые создали Национальный фонд. Тогда было приватизировано 5% нашего совместного предприятия с «Шевроном». И поступили первые 600 млн. долл. Для справки: сейчас в Национальном фонде 55 млрд. долл. Это практически 30% ВВП Казахстана.
Начиналось с не очень больших ассигнований. Но была идея тогда: если у нас начнут поступать деньги от нефти, надо их куда-то откладывать, надо уметь жить без нее. А эти деньги должны стать резервом для будущих поколений.
Низкие налоги или более высокие налоги? Выбрать одну налоговую ставку, но заимствовать на рынке или брать из резервов – это означает залезть в карман будущих поколений. Это только кажется, что все договорились в парламенте или еще где-то. А на самом деле, за чей счет договорились? Будущие поколения могут от этого проиграть. Как и России после развала Советского Союза достался советский долг. Это огромные деньги. И вместо того, чтобы увеличивать пенсии и зарплаты, государство выплачивало долг. Потому что пока оно его не выплатит, оно не суверенно. Оно зависимо от своих кредиторов.
Поэтому должна быть сбалансированная бюджетная политика, должен быть резервный фонд. И мы создали его. У нас он называется Национальный фонд. Это счет министерства финансов, которым управляет центральный банк — Национальный банк Казахстана. Их стратегия была тогда преимущественно консервативной. Сейчас мы что-то пересматриваем, поскольку считаем, что возникла компетенция и можно вкладывать больше в акции, в облигации развивающихся стран.
С другой стороны, поскольку есть такая формула гарантированных трансфертов из Нацфонда на дефицит бюджета, на какие-то социальные программы, можно меньше проедать. Это искушение – все время брать деньги... Деньги всегда нужны, кто же от них отказывается. Но делать именно разумное распределение между будущими потоками и нынешним бюджетом – это то, чему нужно было научиться.
Мы научились – создали Национальный фонд. И сейчас работаем по контрациклическим правилам. Идея такова: когда цены высокие, надо больше откладывать в эту заначку. А когда цены низкие – пользоваться ею. Например, в пандемию у нас государство решило сделать социальные выплаты, когда каждому гражданину, который потерял работу, были выданы средства. Для этого нужна эта заначка, и можно ее использовать. Но в обычное время желательно все-таки быть более дисциплинированным.
Вторая тема – это обменный курс. Вы знаете, что в начале мы были в том периоде, когда цена на нефть, в основном, росла. А когда цена на нефть растет, то доходы, налоги от нефти прибывают в страну, инвестиции прибывают, и обменный курс национальной валюты укрепляется. Когда он укрепляется, то возникает эффект так называемой «голландской болезни», когда промышленность теряет свою конкурентоспособность. И тогда было принято решение, что обменный курс, в основном, де-факто будет фиксированным. Но время от времени проводились девальвации. Это то, что у нас происходило в 2000-х годах – и в России, и в Казахстане.
Но в районе 2008-2009 годов был глобальный финансовый кризис, который по нам сильно ударил. А 2014-2015 годы – это кризис цен на сырьевые ресурсы. И сейчас мы наблюдаем, в основном, тренд на снижение сырьевых цен. И мы понимаем, что, скорее всего, нефть не так будет востребована из-за декарбонизации. Очень много войн вокруг ОПЕК+. Мы уже не рассчитываем, что цены вдруг будут высокими.
Могут быть шоки. Это может быть ослабление, это может быть укрепление. И невозможно каждый день делать ступенчатую девальвацию. C другой стороны, нужно было вырабатывать новую денежно-кредитную политику. А здесь главной задачей Центрального банка является низкая инфляция, стабильность цен.
Очень много таких вопросов, и нам было не обойтись здесь без учета российского опыта. Правда, Россия дольше шла к этому – 10 лет готовилась к переходу к инфляционному таргетированию. Вы помните, в декабре 2014 года была девальвация российского рубля, когда в декабре он скакнул с 40 до 80 руб, но, в целом, российские монетарные власти отпустили курс.
Соответственно, когда у нас с вами 7 тыс. км общей границы, понятно, что это на нас тоже влияло. Пока мы готовились к этому переходу, был определенный переток, какие-то товары мы в России чаще покупали. В августе 2015 года вслед за Россией мы отказались от поддержания валютного коридора. И перешли к новой системе.
Каковы преимущества этой системы? Она, может быть, кому-то не нравится с точки зрения предсказуемости. Но, на самом деле, лучше ее нет, потому что именно она позволяет абсорбировать шоки. Завтра какая бы цена ни была, через такой свободно плавающий курс мы можем реагировать. Это плавное, скорее, решение, чем резкое, ступенчатое. И это показывает степень зрелости монетарных властей.
Последовательная монетарная реформа за один день не делается. В Чили это заняло 7-10 лет. И я думаю, что и Казахстан, и Россия к этому идут. Для нас это благо – иметь и свободно плавающий обменный курс, и режим инфляционного таргетирования для стабильности цен.
– Вы затронули вопрос сырьевых цен. Что касается диверсификации национальной экономики, каких результатов Казахстану удалось добиться за эти годы?
– Я бы хотел сказать, что мы с самого начала приняли курс на индустриализацию, экономический рост, то есть, создание ненефтяных секторов экономики. В 2003 году мы приняли первую пятилетнюю стратегию индустриально-инновационного развития. То есть, идея была развивать другие, ненефтяные сектора экономики. Опыт Казахстана, наверное, в этом смысле похож на ранние стадии развития Австралии и Канады. У нас же не только нефть и газ, у нас – горнорудная промышленность, сельское хозяйство огромное, возможности обрабатывающей промышленности. Та, которая еще от советского времени осталась.
Очень много элементов роста. И было принято решение, что мы должны формировать свои новые индустриальные кластеры в различных сферах. Это и обработка, сельскохозяйственная промышленность, текстильная промышленность, это туризм, металлургическая промышленность. Это нефтехимическая, нефтегазохимическая промышленность.
В целом, наверное, роль нефтяного фактора в ВВП составляет порядка 25%. И роль в доходах государства тоже на уровне 30-40%. У нас, на самом деле, эта диверсификация началась. Другое дело, что все равно сама модель экономического роста базировалась на сырьевых ресурсах.
Мы сейчас начинаем думать о том, что сама бизнес-модель должна меняться. В прошлом году Президент Казахстана Касым-Жомарт Кемелевич Токаев в своем Послании народу Казахстана объявил, в том числе, новый экономический курс. На чем он основан? Прежде всего, на том, что мы понимаем: суперциклы высоких цен на сырьевые ресурсы закончилось. Может быть, еще короткие увеличения будут, но, в целом, этот период подошел к концу.
Сейчас начинаются новые тренды, которые мы должны брать во внимание, когда формируем экономическую политику и бизнес-модель на следующие 20-30 лет. Какие это тренды? Прежде всего во всех развитых странах происходит переход на инструменты четвертой индустриальной революции. Это не научно-фантастический роман, это работает уже сейчас. Большие данные, искусственный интеллект, блокчейн. Все это позволяет развитым странам производительность труда увеличивать в тысячу раз мгновенно.
Тотальная цифровизация позволяет уйти на 50 лет вперед. Если мы раньше считали, что мы где-то отстаем на 20, на 50 лет в таком технологическом развитии, то тут можно, вообще, навсегда отстать. Нужно понимать, что сейчас мир технологически уходит в серьезный отрыв. Это один момент.
И еще момент – это декарбонизация. Этот тренд на ESG, когда, по сути, западное сообщество говорит: «Нам больше не нужно столько нефти, может быть, не нужно столько газа, точно не нужно столько угля, мы от всего этого отказываемся. Кстати, вы отказываетесь от этого? Если нет, то вот вам налоги, вот вам санкции, вот вам то, вот вам это».
Мы понимаем: от того, на чем мы раньше зарабатывали деньги, от того, на чем, например, наша электроэнергетика держится, необходимо быстро уходить. Иначе ты будешь не изгоем, или, по крайней мере, страной, к которой осторожно относятся. Мы же хотим быть в топ-30. Без серьезной декарбонизации это невозможно.
А что такое декарбонизация? Это отказ от прежней экономической модели, это переход на новую. Например, мы начинаем развивать, как во всем мире, солнечную энергию, ветровую энергию. Она займет какую-то пропорциональную часть в структуре электроэнергетики. Но невозможно так просто взять и заменить уголь без перехода, в том числе, на атомную электроэнергетику. Невозможно, в конце концов, взять и отказаться от угля просто за одну ночь. Это потребует десятилетий. Тот же Китай, Индия на саммите в Глазго сказали: «Вот мы к 2060 году уменьшаем долю угля». Но, честно говоря, чем раньше это делать, тем лучше. Опять же, это не безобидное мероприятие, потому что уголь – это самый дешевый вид электроэнергии, он позволяет нам доставлять дешевый тариф для населения и обрабатывающей промышленности.
Если завтра этот тариф повышается, например, атомная энергетика тоже недешевая, то тогда кто за это будет платить? За это будет платить промышленность, население. Поэтому сам переход энергетический должен быть очень плавным. Не должно быть какой-то здесь шоковой терапии.
Возвращаясь к экономической модели, которая строилась на доходах от энергетических ресурсов, ее нужно обновлять. Должен быть другой человеческий капитал, другая структура экономики, нужны новые люди. И все это будет завтра-послезавтра. И мы должны сейчас к этому переходить.
Мы понимаем, что газ все равно будет использоваться для электроэнергетики, нефть в производстве пластика для электромобилей, пластика для сферы здравоохранения, и еще во многих других областях. Но в другом виде, в другом объеме, с другими ценами.
Сейчас нужно находить новые конкурентные преимущества, как раз над ними мы работаем. Казахстан – это сельское хозяйство, продовольствие, инфраструктура. Наверное, Россия и Казахстан будут мировыми продовольственными супердержавами, хабами, которые будут поставлять эту свежую обработанную сельскохозяйственную продукцию на рынки того же Китая, Юго-Восточной Азии, Центральной Азии. Мы собираемся в этом направлении активно развиваться.
Туризм, опять же, внешний, внутренний. Это тоже такое большое направление, которым нужно заниматься. Это очевидные преимущества. Должны появиться и новые отрасли, которые станут квинтэссенцией способностей и навыков, которые есть в наших странах.
– Движение к новой модели, поиск ответов на новые вызовы требуют принципиально другого инструментария. Насколько я понимаю, одним из таких инструментов для Казахстана стал МФЦ «Астана». Какой вклад Центр смог сделать в экономику Казахстана? Какие задачи перед ним стоят на ближайшее будущее?
– В 2015 году был принят план нации «100 конкретных шагов по реализации 5 институциональных реформ». Эти реформы были направлены на индустриализацию, экономический рост, с одной стороны. С другой стороны, на модернизацию госаппарата и верховенство права.
Несмотря на то, что мы привлекли 370 млрд. долл. инвестиций, мы понимали, что конкуренция будет расти. Некоторые компании, например, той же нефтегазовой отрасли уходили и переводили свой бизнес из Казахстана в США. Какие-то нефтегазовые компании говорили: «Мы уйдем в Канаду или Восточную Африку».
Понятно, что там есть какие-то свои преимущества. Географическое положение, знакомое законодательство. Что-то мы можем восполнить, а что-то нет. И мы поняли, что те условия, которые у нас есть, хороши. Все нормально: и налоговая стабильность, и контракты, и правильное отношение к инвесторам. Но это есть и в других странах. Нужно что-то, что отличает Казахстан, какая-то фишка.
Тогда было принято решение, что мы будем работать на основе лучших мировых практик, взяв в качестве модели Международный финансовый центр в Дубаи. Мы изучали общее право в странах не типичных англо-саксонских, а тех, которые применили это право у себя, хотя это для них было не всегда свойственно. Мы рассматривали Гонконг, Сингапур, ОАЭ, Катар.
Не секрет, что многие инвестиции и в России, и в Казахстане, многие сбережения находятся в таких юрисдикциях, как Люксембург, Кипр, Сингапур или Каймановы острова. Возник резонный вопрос: почему мы не могли бы структурироваться так же? Тем более, что во всем мире не всегда дружественно относятся к выходцам из постсоветского пространства. Было решено помогать инвесторам структурировать свои инвестиции через международный финансовый центр.
Мы официально начали работать с 1 июля 2018 года. За это время у нас было проведено первое IPO национальной компании «Казатомпром», были привлечены портфельные инвестиции в 1.8 млрд долл. За три года мы посчитали, что нам удалось где-то 6 млрд долл. инвестиций привлечь. Задача стояла – к 2025 году дойти до планки в 10 млрд долл. Мы идем с перевыполнением плана.
У нас уже более 1130 компаний зарегистрировано. Стоит задача зарегистрировать более 2 тыс. к 2025 году. Этот план нужно выполнять. Задача МФЦА – привлекать инвестиции в Казахстан, но сегодня мы расширяем свой мандат, мы говорим о том, что хотим быть финансовым инвестиционным хабом для Центральной Азии в целом. То есть помогать и другим привлекать инвестиции.
– Развиваясь как региональный финансовый центр, Казахстан очень сильно заинтересован в углублении интеграционных процессов в Большой Евразии. Какие тренды вы сейчас видите с точки зрения этих интеграционных процессов?
– Самый главный тренд – это отход от глобализации в сторону регионализации. Формула глобализации, под которой мы жили последние 30 лет, в свое время сильно устраивала стейкхолдеров, прежде всего, США, Евросоюз. Очень сильную поддержку благодаря этому получили экономические рынки на постсоветском пространстве. Больше всех выиграл Китай.
Сегодня мы видим, что есть определенные трения между крупными мировыми экономиками. Между с одной стороны США и ЕС, а с другой стороны – Китаем. Очень много и торговых, и санкционных войн, геополитического противостояния. Кроме того, во всем мире растет социальное неравенство. Опять же, вот два тренда. Есть и технологический тренд, когда идет противостояние супердержав в сфере того же искусственного интеллекта.
Все это говорит о том, что сейчас будут создаваться такие региональные объединения, которые будут больше ориентированы на взаимодействие друг с другом. Думаю, в этом смысле будет углубление интеграции на уровне Евразийского экономического союза (ЕАЭС).
Есть и другие региональные направления, в которых мы будем развиваться. Я говорил, что пять постсоветских стран Центральной Азии сейчас начинают создавать единый рынок, самоидентификацию как Центральной Азии. У нас есть некое пространство, которое нужно беречь. Экономическое, может быть, в каком-то смысле политическое, геоэкономическое, пространство культурно-гуманитарное. Вот это все сейчас превращается в новый большой рынок. Сейчас в Центральной Азии живет 60 млн человек, а будет жить 100 млн. Ну, и мы видим, что Центральная Азия будет более тесно соприкасаться и со всем постсоветским пространством.
С другой стороны, здесь есть другое объединение, Шанхайская организация сотрудничества (ШОС), куда мы тоже с Россией входим. Понятно, что будет взаимодействие между двумя этими интеграционными объединениями. К примеру, было объявлено о сопряжении ЕАЭС и инициативы «Один пояс – один путь».
Кстати говоря, раньше сухопутный маршрут, безусловно, проигрывал морским перевозкам. Но теперь к этому можно вернуться с другой стороны. Танкеры все равно продолжают работать на нефти, есть углеродный след. Все это очень сильно удорожает танкерные перевозки. Тогда как железнодорожные перевозки – особенно на электротяге – становятся более конкурентоспособными.
Сейчас Узбекистан активно ведет работу, чтобы открыть для себя рынки Южной Азии… Афганистан, Узбекистан, Пакистан и порты в Персидском заливе, выход на Южную Азию... В течение 20 лет этот вопрос был бесперспективен, потому что в Афганистане не было стабильности, и были на этот счет разные мнения. Но если маршруты появятся, те же Россия и Казахстан от этого только выиграют.
– Факторы личностного роста, повышение качества человеческого капитала – на что нужно делать акцент странам, которые заинтересованы в опережающем развитии в этой области? И что в этом плане делается в Казахстане? Какую роль здесь играет МФЦА?
– Если начинать с главного, то это все-таки тренд на технологические процессы, цифровизацию. Мы сейчас делаем серьёзную модернизацию госаппарата. С другой стороны, у нас параллельно то же самое происходит в негосударственном секторе: появляются разного рода технологические компании, финтехи, лигалтехи, агротехи, которые являются междисциплинарными с точки зрения традиционной индустрии и новых технологий и которые повышают производительность в сотни и в тысячи раз.
Это такой гейм-чейнджер. Это переносит нас в новый мир. Государство, вдохновившись этими платформами, создает свою платформу. В России, кстати говоря, работаем тесно со «Сбером», который занимается такой работой в направлении гостеха. Гостех – это большое направление, когда от предыдущей стадии развития цифровизации переходим в более зрелое цифровое государство, где на базе такой платформы идет модернизация госуправления и государство будет работать как платформа. Мы формируем сообщество сервисов для населения.
Населению нужен новый уровень государственных услуг. У нас есть офис цифрового правительства, где, базируясь на принципах экономики, основанной на данных, мы идем к формированию накопителя данных. И эти большие данные начинают обогащать друг друга. Здесь даже не столько мы, сколько искусственный интеллект будет подсказывать, какие решения принимать. Для этого нужна армия программистов.
Второе направление – это креативная индустрия. В той же Англии, по-моему, 25% ВВП – это то, что называется креативная индустрия. Артисты, художники, люди, которые зарабатывают творческим трудом. Это, оказывается, не хобби – это огромный бизнес, который на всю страну, на весь мир – благодаря системе интеллектуальной собственности – работает. Мы сейчас активно, с учетом качества человеческого капитала, также хотели бы, чтобы в Казахстане эта индустрия занимала достойное место, но для этого необходимо готовить человеческий капитал, нужно создавать правовую экосистему, систему защиты интеллектуальной собственности. МФЦА и в этом направлении будет работать.
Третье – это то, что называется образование на протяжении всей жизни. Сейчас сама модель рынка образования будет меняться. Если раньше образование заканчивалось с получением аттестата или университетского диплома, то сегодня ситуация иная. Университеты дают важное функциональное образование — идея такая, что учат, в первую очередь, не какому-то конкретному набору знаний, а навыкам и компетенциям. И главный навык и компетенция – это умение учиться. А по окончании университета вы продолжаете наращивать свои компетенции, но это уже будут не четырехлетние или шестилетние курсы обучения, а скорее трехмесячные, недельные, месячные, шестинедельные курсы. И вот это то, что нужно людям.
Допустим, для финансиста важно получить международный сертификат. И вы идете не обязательно в университет, а можете пройти эти курсы самостоятельно. Так, по-новому выглядит система образования, дополненная непрерывным орбазованием. Мы, с учетом этого понимания, специально создали Бюро непрерывного профессионального развития, которое помогает формировать класс людей, которые для растущего финансового центра предоставляют кадровый резерв. И вот мы таких людей готовим. У нас сегодня в резерве 12 тысяч человек. Мы надеемся этот резерв до 2025 года нарастить до 50 тыс. человек. Есть много таких программ, которые помогут людям лучше подготовиться к большой конкуренции. Потому что надо будет конкурировать не только друг с другом, а уже с роботами, с искусственным интеллектом. И мы должны вооружить людей необходимыми знаниями.
комментарии(0)