Нодар Броладзе Введение визового режима на российско-грузинской границе, увы, стало делом неизбежным. Насколько это было закономерно, можно ли было этого избежать - задаются вопросом многие политики и наблюдатели. Прежде всего нельзя не отметить, что речь идет о рискованном шаге, способном углубить противоречия между двумя странами, и вместо сближения, необходимого для успешного урегулирования всех спорных вопросов, включая также региональные конфликты, произойдет дальнейшее дистанцирование. Однако Россия, ссылаясь на собственные государственные интересы и исходя из политических соображений, другого выхода из положения не видит. Официальный Тбилиси, в свою очередь, не считает введение визового режима обязательным, давая понять, что готов содействовать интересам безопасности России. Тем не менее диалог двух сторон, надо понимать, получился не вполне успешным.
На недавнем заседании парламента Грузии, когда депутаты специально обсуждали проблему визового режима, один из выступавших заявил, что российское политическое руководство затаило обиду на Тбилиси еще осенью 1999 г., когда президентом был Борис Ельцин. Выступавший напомнил, что Ельцин позвонил тогда Эдуарду Шеварднадзе и попросил для облегчения процесса антитеррористической операции в Чечне и достижения в оптимальные сроки эффективных результатов перебросить российские военные части из Грузии в Чечню. Президент Шеварднадзе не мог согласиться на использование территории своей страны в подобных целях. Он ссылался на серьезные последствия для Грузии, которые, как сказал Шеварднадзе, вне всякого сомнения, будут иметь место, если открыть путь войскам с российской военной базы в сторону Чечни. Глава государства опасался возникновения нового очага боевых действий: Панкисское ущелье, где издавна живут граждане Грузии чеченского происхождения, отличается таким криминогенным потенциалом, который недооценивать нельзя. Были и другие аргументы: Грузия и ее население могли стать объектом диверсий и терактов, затяжного вооруженного противостояния, поскольку для чеченских полевых командиров и их хозяев попытки осложнить ситуацию в этом государстве Южного Кавказа могли стать одним из постоянных элементов программы исламизации региона. Грузия, отягощенная множеством социально-экономических проблем, озабоченная территориальной расчлененностью и неочевидностью перспектив урегулирования региональных конфликтов в реально приемлемые сроки, скорее всего действительно не могла позволить себе столь недальновидное, чреватое серьезнейшими катаклизмами решение, даже понимая, насколько оно важно для России. В результате вопреки ожиданиям Тбилиси российское руководство, если говорить прямо, сделало вывод о ненадежности южного партнера. Насколько такой вывод правомерен?
Если бы в Грузии вскоре началась еще одна война (а этот шанс был очень реален), какие дивиденды это принесло бы России? Нетрудно представить себе возмущение исламского мира, арабских и других исламских экстремистов, их истошные призывы к расправе с христианской Грузией, "подставившей" чеченских "борцов за торжество ислама" на Кавказе. Россия как-нибудь да справится со своими проблемами, для этого не обязательно рисковать безопасностью соседних стран. По большому счету Грузия поддерживает северного соседа, своего стратегического партнера политически. Требовать большего от страны, которая потеряла территории и не может их пока вернуть, вряд ли следует.
У Москвы нет оснований подозревать Тбилиси в попытках строить политические козни и по другим причинам. Не исключено, например, что российское руководство может подумать: возможно, те шаги лидеров Грузии, которые не вписываются в логику российской политической стратегии, вызваны стремлением официального Тбилиси свести как бы запоздалые счеты за неудачи грузинской армии в ходе абхазской войны. Вероятно, нет надобности утверждать, что такими подходами не станет руководствоваться ни один политик, и тот же Эдуард Шеварднадзе вряд ли станет уподобляться любителям мстительных розыгрышей, скрывающим под маской псевдопреданности недружественные намерения.
В целом аргументы, излагаемые российским руководством, направлены на окончательное решение проблемы территориальной целостности России, но мало способствуют урегулированию той же проблемы в Грузии. В Тбилиси указывают на то, что упрощенный визовый режим для Абхазии и Южной Осетии на практике будет иметь отношение не к гуманитарным соображениям, а к созданию привилегированных условий для той части населения Грузии, которая фактически находится вне ее и получит в результате новые стимулы для дальнейшего отчуждения от остальной части страны. В Тбилиси же еще более ухудшится морально-психологический фон, что осложнит поиск компромиссных решений на пути к полному урегулированию.
Для простых граждан все разговоры о государственных интересах, об ориентации на Запад, Север или Восток, о целесообразности сотрудничества с НАТО не имеют особого значения, если их дети не могут согреться в нетопленой квартире, если в семье не хватает на хлеб. Да, сотни тысяч граждан одной страны живут в другой стране и там зарабатывают, помогая семьям на родине. Но не стоит забывать, что работающие в России люди платят налоги в российскую казну. Кроме того, в Грузии по-прежнему немало людей, в том числе и политиков, которые считают Россию наиболее реальным союзником и партнером. Поэтому, может быть, не следует особенно расстраиваться по причине самого факта введения визового режима. Главное здесь, видимо, не ошибиться с мотивацией. Говоря иначе, Тбилиси вполне может согласиться с тем, что именно делается, но не всегда с тем, почему это делается. Кстати, представляется важным и следующий довод: односторонние демарши могут достичь конкретной цели (хотя Грузия и без того не намерена либеральничать с нарушителями границы), но могут заодно привести к потерям, перевешивающим обретения. Каха Имнадзе, к примеру, считает нужным напомнить, что когда 10 лет назад Россия предприняла в отношении Грузии необъявленную экономическую блокаду, то все кончилось тем, что образовавшийся в Грузии рыночный вакуум заняла Турция. Логично предположить, что визовый режим, порождающий синдром дистанцирования, может стать началом существенного оживления попыток ряда стран занять в Грузии новые ниши, в том числе политические, идеологические, подчинить страну своему влиянию и воздействию. Активизация деструктивных сил с этой целью отнюдь не исключена. В результате Россия может прийти лишь к номинальному сотрудничеству с Грузией, а со временем сузить свою роль на Кавказе до минимальной.
Очевидно, что ситуация, несмотря на специфические предпосылки, возникает не вполне нормальная. Но хотелось бы, чтобы потери оказались меньше ожидаемых.
Впрочем, уже сейчас ведущие грузинские предприниматели выражают свою серьезную тревогу по поводу очевидной перспективы потери российского рынка, по традиции самого благоприятного для грузинской продукции и особенно в условиях, когда попытки пробиться на европейский рынок, несмотря на вступление в Евросовет и активную интеграционную политику вообще, остаются в целом безуспешными.
Тбилиси
