Наталия Григорьева
Поначалу все выглядит пусть непривычно, но безобидно – порции поменьше и медитации перед каждым кусочком. Кадр из фильма
В российский прокат выходит «Клуб Зеро» австрийского режиссера Джессики Хауснер, премьера которого состоялась в рамках основного конкурса Каннского кинофестиваля. В частную школу приходит новая учительница, которая создает необычный кружок, больше походящий на деструктивный культ. Словно подтверждая тренд на фильмы о еде, режиссер также делает ее камнем преткновения – и поводом поговорить и об обществе потребления, и о детских травмах, и об отношениях отцов и детей, и о внушаемости, свойственной неокрепшим умам, и даже о непостижимой природе сектантства.
В элитной средней школе все носят одинаковую обезличенную и лишенную каких-либо гендерных признаков форму и ходят на всевозможные кружки – от батута до балета. Родители платят за обучение немалые деньги, руководство стремится найти для учеников все самое лучшее и прогрессивное – так, в стенах учебного заведения появляется мисс Новак (Миа Васиковска), специалист по осознанному питанию и создательница чая для постящихся со своим жутковато улыбающимся лицом на коробке. Несколько ребят записываются на ее уроки – кто-то хочет следить за формой ради спортивных достижений, кто-то заботится об экологии, кому-то важно повысить балл. Поначалу все выглядит пусть непривычно, но безобидно – порции поменьше, медитации перед каждым кусочком, – однако чем дальше, тем более нездоровыми становятся задания мисс Новак. От монодиеты до полного отказа от еды. Родители замечают неладное, но слишком поздно.
Тихое, неспешное, оттого еще более пугающее кино про то, как стремительно овладевают разумом сомнительные идеи. В этом контексте особенно интересен образ мисс Новак в безликом исполнении Миа Васиковской: персонаж этот напрочь лишен харизмы, не похож на классических лидеров культа, не обладает ораторским талантом и силой убеждения в привычном ее формате. Но публика оказывается благодарной: дети на первый взгляд из благополучных и любящих семей, а на деле – то брошенные родителями, занятыми своей карьерой, то не находящие понимания и поддержки. Единственный ученик здесь, у кого нет денег, есть мама-одиночка и способности, поначалу пытается бунтовать, так как еда является источником энергии. Но и на него находят управу, манипулируя той самой невозможностью оплатить обучение.
Визуальный ряд картины – геометричный, выверенный по цвету и свету, немного в духе Уэса Андерсона – подчеркивает такие же четкие, продуманные, лишенные эмоций и надрыва диалоги. Вместо громогласных речей – вкрадчивые, тихие, на удивление убедительные монологи и диалоги, доказывающие, что фанатизм принимает разные обличья. Поначалу картина выглядит программным заявлением, этакой критикой корпораций, новомодных веяний и родительского равнодушия. Впечатляюще сделаны сцены, в которых дети обманывают взрослых, изображая, что едят, а на деле выбрасывая все в мусорное ведро. Лица побледнеют, тела, и без того субтильные, осунутся, речи станут заученными – зомбирование удалось, и точка невозврата пройдена. Сомнительные тезисы, нередко постулируемые обществом через медиа и средства массовой информации, произрастают в умах тех, кто в силу возраста и жизненных обстоятельств отчаянно ищет поддержки, опоры и смысла жизни.
В каком-то смысле фантазийный и утопический финал, которому предшествуют физиологически неприятные сцены – отказ от еды сопровождается процессами, разрушающими стерильное и вылизанное пространство картины, – оставляет вопрос одновременно закрытым и открытым. Выводы, как говорится, зритель сделает сам, как и тот выбор, который делают юные герои: и то и другое невозможно без влияния внешних факторов. Секта обретает осязаемые очертания, безобидная идеология, с которой все начиналось и которая претворялась стилем жизни, к концу граничит едва ли не с религиозным фанатизмом. Очнувшиеся взрослые причитают и разводят руками: может, и нам попробовать? n
