Наталия Григорьева
На Сэмюэла Беккета серьезно повлияло общение с Джеймсом Джойсом.
Кадр из фильма
В российский прокат выходит фильм «Гении» режиссера Джеймса Марша, известного по «Вселенной Стивена Хокинга». Новая работа постановщика также основана на реальных событиях – биографии ирландского драматурга Сэмюэла Беккета. С детства до последних дней жизни, через тяготы войны, отношения с женщинами и знакомство с другим великим писателем, Джеймсом Джойсом (Эйдан Гиллен). В главной роли – Гэбриел Бирн.
1969 год, церемония вручения Нобелевской премии по литературе. Произносят имя Сэмюэла Беккета – сам он сидит в зале рядом с женой и, выругавшись, идет к сцене. Никакой благодарственной речи не будет: словно герой одной из своих абсурдистских пьес, немолодой уже писатель начинает карабкаться куда-то вверх, сшибая софиты, и вылезает будто под крышу, где обнаруживается похожее на склеп помещение. Там его уже ждет… он сам. Два Беккета, задаваясь вопросом, кому же отдать или пожертвовать призовые деньги, будут вести беседу на протяжении всего фильма, вспоминая свою жизнь и людей, встреченных на пути.
Имена оставивших след в сердце и разуме писателя превратятся в главы картины: тут и холодная властная мать (Лиза Дуайер Хогг), от которой юный еще Сэмюэл буквально бежит в Париж, и страдающая психическим заболеванием дочь Джойса – причина сперва привязанности, а потом едва ли не ненависти двух ирландских классиков литературы, и жена, и любовница, и друг. Перед каждым из них Беккет чувствует свою вину, от нее же пытается избавиться, исповедуясь самому себе и размышляя о тех, благодаря или вопреки кому раскрылся его гений.
От фильма о таком уникальном герое заведомо ждешь как минимум необычной формы, однако «Гении», если не брать в расчет упомянутые полуфантастические сцены, смотрятся едва ли не классическим байопиком. По большей части линейное повествование – детство, юность, зрелость, старость – в спокойном и размеренном ритме, вписанное в исторический контекст и состоящее из ярких эпизодов реальной биографии. Литература тоже своего рода фон, неотъемлемая часть жизни, необходимость, выросшая из травм детства и тягот существования. И еще будто бы попытка освободиться – всю дорогу, согласно фильму, Беккета окружают люди, всячески пытающиеся присвоить его себе, удержать, тогда как сам он вечно бежит. То от токсичной мамы, то от навязчивой в силу ментального нездоровья Лючии Джойс, то от ставшей спутницей и соратницей Сюзанны (Сандрин Боннер) – к любовнице Барбаре (Максин Пик) и обратно. Все они обретают новую плоть и новые, но узнаваемые очертания на страницах произведений, но, кажется, даже успех не приносит удовлетворения.
Гениальность здесь противопоставлена не злодейству – хотя сказать, что герой вызывает стопроцентную симпатию, невозможно, – а беспокойному, порой мучительному бытию. Иногда в силу непреодолимых обстоятельств вроде застигнувшей Беккета во Франции войны, вынудившей его вступить в Сопротивление, лишившей единственного друга (Роберт Арамайо) и подарившей самое близкое к любви чувство на всю жизнь. А порой, чаще всего, из-за внутренней непреходящей неудовлетворенности. Лишенный сомнений в своем таланте, он тем не менее не находит в творчестве отдохновения, окруженный и осажденный почитателями-мучителями. Терзаемый скорбными мыслями о тех, кого обидел, подвел, предал.
«Гениям» отчаянно не хватает беккетовской ироничной иносказательности, простора для трактовок и в целом воздуха. С другой стороны, именно этот парадоксальный контраст, возможно, делает историю более реалистичной и правдоподобной. Жизнь всегда побеждает любой вымысел беспощадной прозаичностью, ведь за литературными безумствами, новаторством, гениальностью или талантом стоят обычные люди. Так, умные разговоры и философские беседы молодого Беккета и уже не столь молодого Джойса постоянно прерываются женой последнего (Брона Галлахер) с ее ежедневными клецками на ужин и прочей бытовой и, конечно, раздражающей болтовней – наиболее яркий образ, который в разных проявлениях тянется через всю историю становления и угасания выдающегося разума, который в финале, схоронив всех, надеется, наконец, перестать слышать последнего выжившего – самого себя.
