Маттео Гарроне оживил "Пиноккио"

Сказочные персонажи оказались жутковатыми на вид. Кадр из фильма

На фоне тревожных новостей про переносы премьер и съемок ожидаемых фильмов и потенциальных блокбастеров остается радоваться тому, что некоторые «жемчужины» проката все-таки успели добраться до российских экранов – например, «Пиноккио» Маттео Гарроне. Для итальянского режиссера, прославившегося криминальным эпосом «Гоморра», экранизация произведения Карло Коллоди не первый опыт работы со сказочным материалом – пять лет назад вышли снятые им по мотивам народных сказаний «Страшные сказки». Новый «Пиноккио», хоть текст и авторский, стилистически родом из той же жутковатой, живописной, не глянцевой и совсем не детской вселенной – как и положено любой настоящей сказке.

Проживающий в обветшалой итальянской деревушке немолодой и одинокий резчик по дереву Джеппетто (Роберто Бениньи) едва сводит концы с концами – выпрашивает и еду, и материал для работы у более удачливых соседей. Увидев на улице передвижной кукольный театр, заехавший на гастроли, он загорается идеей выстругать свою собственную деревянную марионетку. От коллеги-плотника ему даром достается не совсем обычное полено – впрочем, о его свойствах Джеппетто в отличие от хозяина деревяшки, в ужасе забившегося в угол при виде того, как она двигается, узнает только тогда, когда в груди у наполовину выструганного им мальчика начинает биться сердце. Резчик оказывается не из пугливых и радостно доделывает своему названому сыну ноги, руки и длинный нос. Нарекает его Пиноккио и берется растить как живого мальчика.

У последнего, впрочем, оказывается весьма строптивый характер и свои планы на жизнь: едва научившись ходить, он по неосторожности сжигает ноги в камине, а получив новые, сбегает от папаши на поиски приключений. Вернуться из которых невредимым оказывается ничуть не проще, чем деревянному мальчику стать настоящим.

Облеченный в сказочную форму поучительный роман взросления у Гарроне обретает форму едва ли не страшилки, по крайней мере визуально. Новый Пиноккио – полная противоположность диснеевскому, нарисованному и румяному, не говоря уж о русском Буратино с его светлыми кудряшками и широко распахнутыми голубыми глазами. У Гарроне он скрипучий, фактурно деревянный, отталкивающе ненастоящий – вместо обычного грима в ход идут серьезные спецэффекты. Они же оживляют сказочных персонажей, превращая улиток, рыб и прочую живность в невообразимых антропоморфных чудищ и «скрещивая» людей с животными. В общем, уберите детей от экранов и отойдите сами, если не готовы к кукольному театру Манджафоко. Внешне он, кстати, мало чем отличается от Карабаса-Барабаса – зато вовсе не злодей, а вот его «подопечные» визуально далеки от очаровательных «мальвин» и «пьеро». На веревочках здесь болтаются вырезанные, как и Пиноккио, из дерева персонажи комедии дель арте (сказка-то итальянская, так что национального колорита во всех проявлениях как в тексте, так и в фильме предостаточно). Один из них лицом напоминает Ленина.

Во всем этом параде уродцев есть своя нечеловеческая, хтоническая красота. К середине фильма гораздо проще поверить в то, что в глухой чаще живет фея с голубыми волосами, разъезжающая на карете, которой управляет пудель ростом с человека, и не пугаться, когда с экрана прямо в душу человеческими глазами заглянет огромный говорящий тунец. Прекрасное соседствует с отвратительным, изо всех щелей в кадр вползает гипертрофированная жуть, заставляющая совсем иначе посмотреть на то, что считается детскими сказками, и вспомнить, что вообще-то эти самые сказки, какой бы ни была страна их происхождения, как правило, страшные и кровожадные. Тут вас не будут учить доброму и вечному, чтобы лучше спалось, тут будут напоминать о том, что иногда надо «включить» свою деревянную голову – так, что потом не уснешь. Мир, конечно, полон чудес, но на пути встречаются проходимцы с кошачьими усами и лисьими мордами, а угодить ненароком можно и в бездонную пасть библейского кита, и в петлю – тут-то как раз пригодится деревянная шея.