Александр Лунгин: "Страна, где мы все живем, принадлежит ЧОПам"

Главные персонажи фильма – герои нашего времени – чоповцы. Кадр из фильма

«Большая поэзия» - первая картина Александра Лунгина, который до этого стал соавтором сценария снятого его отцом, Павлом Лунгиным, фильма «Братство», - уже успела завоевать призы за лучшую режиссуру на «Кинотавре» и на фестивале «Меридианы Тихого». Главные герои – Витя (Александр Кузнецов) и Леха (Алексей Филимонов) – вместе служили в армии, воевали в Луганске, а теперь работают в ЧОПе, в качестве то охранников стройки, то инкассаторов. В свободное время – в поэтический кружок и на петушиные бои. Однажды ребята становятся свидетелями ограбления банка, после чего Витя, пытавшийся задержать бандитов, получает награду, а Леха, которому деньги нужны куда больше, – нет. Поиски им денег рифмуются с поэтическими «баталиями» героев, один из которых чуть талантливее, другой – чуть честнее. Специально для «НГ» кинообозреватель Ольга ГАЛИЦКАЯ поговорила с Александром ЛУНГИНЫМ о том, как он чувствует себя в кресле режиссера и что думает о современной поэзии, войне и Новой Москве.

– Какой вы видите аудиторию вашего фильма?

– Как показала практика, молодежи он больше нравится. А так, когда работал над фильмом, я, честно говоря, не думал об аудитории. Да и не очень‑то верил, что она будет. Прокатчики наши («ПроВзгляд») меня удивляют. Мне‑то казалось, что если наберем 10 миллионов, то это хорошо. Но они делают ставку на совершенно другие цифры. Даже говорят, что меньше 35 – это провал. Может, они что‑то такое особенное знают про аудиторию, умеют с ней работать. Ведь на «Паразитах» собрали 50 миллионов. Учитывая, что «Каннская пальма» никакого влияния на прокат в нашей стране не оказывает, для зрителей это просто корейский фильм – и вот такой потрясающий результат.

– Почему история работы над «Большой поэзией» оказалась долгой?

– Мы написали сценарий с моим другом Сергеем Осепьяном лет десять назад, и он был совсем другой, почти комедийный. Думали Сергея Шнурова на главную роль позвать. Но с фильмом тогда не случилось, и все забыли уже про сценарий. А потом так вышло, что звонит однажды Паша (Павел Лунгин, отец. – «НГ».) и говорит: «Слушай, у тебя есть какой‑нибудь сценарий? Давай попробуем его подать на господдержку. Полностью готовый сценарий был только один – «Большая поэзия». Мы его и подали, но я нисколько не верил, что все это приведет к какому‑то результату. Но привело. Получили деньги на дебют. А потом я осознал, что прошло много лет, и сценарий страшно устарел, я сам изменился, уже не такой веселый. И полгода думал, что же теперь делать, а потом взял и переписал все заново. Осталась только общая канва: поэты, инкассаторы. И название. Остальное изменилось – настроение, герой, тема.

– И все же, отчего путь к дебюту получился таким длинным?

– Даже не знаю. Послушайте, я ведь скорее только зарвавшийся сценарист, к режиссуре особо не стремился, так оно вышло само собой. Не то чтобы я к этому шел долго и упорно. Просто представилась возможность, и я подумал, что если не рискну попробовать, то буду сильно жалеть. И потом я так давно в этом мире колыхаюсь, знаю, что чувствуют все сценаристы. То, о чем «Пули над Бродвеем» Вуди Алена: «зато они больше не будут портить мои диалоги». Поэтому, наверное.

– По сути, повторили путь своего отца. Он тоже долгое время был только кинодраматургом с большим опытом, ничто не предвещало, что вдруг станет заметным режиссером.

– Его роль в моем режиссерском дебюте очень значительна. Он меня долго уговаривал, убеждал, что надо самому сделать кино.

– Насколько трудно стать главным человеком на съемочной площадке, руководить созданием фильма?

– Режиссура учит тебя компромиссу, а я сам по себе, в общем‑то, бескомпромиссный, негибкий и довольно‑таки свирепый. Я борюсь с собой, но мне это тяжело. Потом это профессия плохо влияет на характер. Если ты адреналиновый маньяк, то, конечно, сам процесс съемок очень волнует. Постпродакшен и вовсе – чисто истерический опыт. Живешь только во взгляде других людей. А я совсем не истерик. Приятно, как и всем, одобрение, но я не настолько в нем нуждаюсь, чтобы все это меня уж так влекло. Поэтому у меня противоречивые ощущения от всего этого дела.

– Как сложилась пара неразрывных друзей, которых сыграли Александр Кузнецов и Алексей Филимонов? Долго искали актеров?

– Когда Паша снимал «Братство» по моему сценарию – фильм сначала назывался «Белые солдаты», – я делал кастинг для него. Так и познакомился с Сашей, он пришел на пробы. Тогда он еще не был таким востребованным и известным. А после, когда я переписывал сценарий «Большой поэзии», я сразу же подумал, о нем. Мне было, конечно, проще написать про 45‑летних людей, своих ровесников. Но такими путями я уже ходил, это было бы совсем уже финское кино.

– А что в этом плохого?

– Да ничего. Просто отклика никакого, как кричишь в старый колодец.

– Но Каурисмяки же имеет отклик.

– Да, но… Знаете, что сказал нам фестивальный директор Марко Мюллер по поводу «Явления природы», которое мы с Сережей Осепьяном сняли на фотоаппарат? Сказал: «Ребята, нормальный получился фильм. При условии, что вы были бы финнами. А от Восточной Европы, простите, мы ждем другого». Я тогда обиделся, а теперь понимаю, что, по сути, он прав. Это рынки такие, а не что‑то еще. И на этот раз подумал, что пойду от актера. Так что в переделанный сценарий я Сашу вписывал изначально. В роли второго героя я сначала хотел снимать одного хорошего и совсем неизвестного актера. Но пришел Леша Филимонов на пробы, и стало ясно, что именно он должен сыграть. Я очень надеюсь, что «Поэзия» перезапустит его карьеру. Он давно не снимался в главной роли, собственно, после «Кислорода» Ивана Вырыпаева у него не было в кино больших ролей. А он сейчас в прекрасной форме – как отточенный карандаш. У актеров, как у спортсменов, это не длится вечно. Леша Филимонов уже взрослый на самом деле, ему 38 лет, просто выглядит сильно моложе, лицо такое. И он созрел совершенно для других ролей. Ему надо перестать играть молодых гопников.

– И в «Быке», победившем на «Кинотавре», он мелькнул в таком же качестве.

– У него сложилось амплуа, привязавшееся к нему, и я так же его использовал. Но сейчас он у Дуни Смирновой в сериале играет Александра Вертинского. Я очень за него рад. Ну а с карьерой Саши Кузнецова все отлично, большие перспективы очевидны.

– Почему поэзия  вышла в заглавные герои фильма?

– Трудно сейчас вспомнить почему, так возникло еще в первом варианте сценария. Я ничего в то время не знал ни про слэмы, ни про другие формы существования современной поэзии, ни о местах ее обитания.

– С поэтами реальными сотрудничали?

– Есть такая группа Андрея Родионова, он ведет в Театре.doc такие встречи, это его ребята. То, что вы видите в фильме, это самый настоящий слэм, документальный. Участники действительно в качестве призов получают совсем мелкие деньги, максимум семь с половиной тысяч рублей. Тот, кто занимает первое место, выигрывает билет в Красноярск на Всероссийский слэм. А если и там побеждаешь, то получаешь билет в Париж. Не знаю, как они это там делают на разных языках, но как‑то делают. Родионов нам очень помог. Он и Сваровский писали стихи, я их потом немного дополнял, к одному концовку присочинил. Понимаете, в кино же стихи плохо воспринимаются, в лучшем случае люди последнюю фразу запоминают. Поэтому мне нужно было что‑то более грубое, внятное в финале стиха. Но сам факт, что они разрешали со своими стихами что‑то делать, это очень благородно с их стороны. А те стихи, которые остальные ребята читают, они сами и написали, это их творчество. Парень, который читает стихи про бабушку, связавшую носочки, их звезда. Как раз он выиграл приз и поехал в Красноярск. А рэп Лёхи в начале сам Филимонов сочинил. Пришел на съемку и говорит: «Может, послушаешь, я тут какую‑то хрень набросал». Оказалось, прямо в десятку.

– Для вас после съемок продолжают иметь значение эта поэзия и поединки поэтов?

– Я прочитал пару книг Андрея Родионова, пока мы вместе работали, они мне понравились. Но в целом меня вся эта тусовка, конечно, изумляет. Очень неожиданная тяга к поэзии, к сочинительству.

– Срез общества, где главные персонажи – охранники, как возник в сценарии?

– Мне это кажется крайне важной темой. По сути, эта страна, где мы все живем, принадлежит ЧОПам. Такая теневая империя. Мы ее практически не видим, не замечаем. А мы в проблему углубились, изучили вопрос.

– Как вы это делали?

– Ну, как это обычно происходит? Как всегда в кино, открываешь одну дверь, за ней другую, искали, кто бы нам помог. И нашли. Нам был нужен самый низовой ЧОП. Они делятся на ярусы. Наверху гэбэшные ЧОПы, они огромные, таинственные.

– Туда не проникнуть?

– Наоборот. Туда‑то нас и пускали. Но нам они не подходили, больно понтовые. Вы даже не представляете, что им на самом деле принадлежит в Москве. Они как пылесосы. Всасывают всех людей, способных на многое. Так решали проблему 90‑х. Сложно устроенная система, там куча разных интересов, конфликтов. Потом идут бандитские, они пониже в этой иерархии. Я так понимаю, что перестрелки, которые случаются в Москве, это как раз охранники стреляют друг в друга. А самый низ – это тот, который мы показали: армейские ЧОПы.

– Человек, который становится чоповцем, может потом вырваться, изменить свою жизнь? Бывают такие случаи.

– Конечно, бывают. Но в целом существует огромное количество людей, которые пожизненно связаны с ЧОПами. У нас были консультанты из этой среды. Один из них учил Сашу стрелять, учил двигаться в условиях перестрелки, дал свой бронежилет на съемку, ему казалось, что киношные, бутафорские слишком легкие. Я потом рассмотрел этот жилет внимательно, в нем такие пластины вставляются. В этой пластине, там, где сердце, была дырка от выстрела. Так что они люди, повидавшие многое.

– А как вы для себя придумали биографию своего героя? Что это за человек?

– Он из Карелии, как мы знаем. Думаю, у него было непростое детство. Дальше он попал в армию. Он не десантник, не спецназовец, он индеец.

– Это что значит?

– Он самоучка. На войне сложилась его личность.

– Вы не раз говорили о герое Саши Кузнецова, что он «лорд войны» и в этом его трагедия. Вы сами встречали таких людей?

– Да. Война сложная штука. Современная культура научилась многое упрощать, это плохо. Когда я писал сценарий «Братства», прочел много воспоминаний о современных войнах, в том числе про войну в Ираке. Там тоже пишут про войну стихи, песни. Помню меня тронули воспоминания одного парня. У него была подруга‑журналистка, блогерша. Они хотели сделать серию репортажей, разоблачающих войну. Он записался в морскую пехоту. Там служат по четыре месяца, потом перерыв. Можно вернуться, но можно и не возвращаться. И он пишет: «Я остался на новый срок. Мои взгляды не изменились. Я по‑прежнему считаю, что война – это зло, она приносит кошмарные страдания и ужас невинным людям. Но я ничего не могу с собой поделать. Если честно, то я закрываю сейчас глаза и вспоминаю, как мы летели по ночной пустыне, и как еще теплая броня была подо мной, и никто не знал, услышим ли мы выстрел из темноты. Ничего круче в моей жизни не происходило. Готов еще раз сказать – война страшное зло. Но то, о чем я говорю, тоже правда». С девушкой он расстался после всего пережитого. Понимаете, человек не просил войны, не хотел ее, но она вошла в его жизнь и осталась в ней.

– Петушиные бои как появились в фильме?

– Нам важна была птичья символика. Массовка, которая у нас была, восточные люди, киргизы, все прекрасно разбираются в этих боях, выращивают бойцовых птиц, делают ставки. Мы делаем акцент не на самом бое, нам было важно, как Виктор смотрит на умирающего бойцового петуха. Он для него символ собственной жизни. И Леша предал его, когда, как говорится, еще не успел трижды прокричать петух.

– Поражает город, то, как вы его снимали. Этой Москвы в кино еще не показывали.

– Мы много проехали по Новой Москве. Она невидимая почти для нас. Держится в тени от Садового кольца, которое несравнимо меньше. Хотя на самом деле это и есть самая настоящая Москва. Новые районы, там живут 350 тысяч человек. Шизофреническое какое‑то пространство, которое как будто имеет целью свести человека с ума. Все вместе выглядит дико. Разноцветные дома, построенные по каким‑то испанским проектам, сталинские дачи, странные здания школ. Люди на «Рендж Роверах» и на ржавых пятерках. И все это вокруг мусорного полигона, который выше, чем 25‑этажный дом. Плюс современный урбанизм, который напрочь лишился национальной природы. Трудно сказать, что это и где – Манила, Малага, Москва.

– Финальный эпизод, когда Виктор решается на смертельную авантюру, вызывает много вопросов. Почему он выбрал такой путь?

– Но он же не собирается выживать. Он разбил себя, как насекомое о лобовое стекло машины, когда она мчится на большой скорости. Это последнее, что он мог сделать, чтобы не стать чудовищем. Если говорить о том, на кого похож Виктор, то вспомните героя Хавьера Бардема в «Старикам тут не место», каким он написан в книге Кормака Маккарти. Его зовут Чигур. Он бы судил людей. Ведь, кроме как к маленькому Павлику и немножко к другу Лёхе, он ни к кому не испытывает жалости, к себе тоже. Он знает, чем все кончится. Этот Леша может себя тешить надеждами, как человек, постоянно загнанный в тупик и всегда рассчитывающий на авось.

– Вы уже решили, что будете снимать дальше?

– Пока что мне нужно войти в свой привычный ритм, восстановиться. В принципе у меня была идея «мужской трилогии». Сначала «Белые солдаты», которые стали «Братством» Павла Лунгина. Потом «Большая поэзия». И я еще хотел снять фильм о дагестанских бойцах. О боях без правил. Поэтому до конца года съезжу в Дагестан и решу, получится ли. Посмотрим.