Павел Лунгин: "Мечтаю, чтобы было стыдно запрещать произведения искусства"

Павел Лунгин уверен, что сейчас в России нет цензуры. Фото агентства «Москва»

Выход новой картины Павла Лунгина «Братство», посвященной войне в Афганистане, сопровождался скандалом – некоторые чиновники, депутаты и ветераны обвинили режиссера в искажении исторической правды и оскорблении чувств воевавших и пытались помешать кинотеатральной премьере, намеченной на 9 мая. Режиссер на закрытом показе в Минкульте ответил критикам и сумел отстоять картину, согласившись на предложенную министром альтернативную дату релиза – 10 мая. Кинообозреватель «НГ» Наталия ГРИГОРЬЕВА поговорила с Павлом ЛУНГИНЫМ о том, какими должны быть фильмы о войне, почему людей обижает кино и есть ли в сегодняшней России цензура.

– Известно, что сценарий «Братства» основан на воспоминаниях генерала Николая Ковалева – он сам обратился к вам с идеей фильма?

– Да, предложение шло от него. И для меня был важен Николай Дмитриевич, который мне показался человеком необычным, совершенно лишенным пафоса. Он не рассказывал ни об огромных операциях, ни о своих великих победах, он рассказывал реальные истории об однополчанах, о том, как они жили, как боялись. С подачи Ковалева мой сын Александр поехал в Афганистан, и на него эта страна произвела огромное впечатление. Природой, людьми, тем, насколько война там еще жива – всюду остовы танков, вросшие в землю. Так появился сценарий и желание снимать. Но какой бы фильм ты ни делал – о войне, не о войне, – ты все равно так или иначе снимаешь о сегодняшнем дне.

– И для сегодняшнего дня, как вы сказали в своей речи на закрытом показе в Минкульте, и афганская, и чеченская войны – нарывы.

– Я считаю, что и сталинизм – то же самое. Наше общество не имеет консенсуса ни по одному историческому факту. Как будто у нас не было истории, как будто наша жизнь – пластинка, которая заедает. Народ должен оценивать ход своей истории, то, как он развивался. А мы только знаем, что мы были самые великие. Я вот сделал фильм про Ивана Грозного, и были спорщики, которые мне говорили: «А вот Генрих VIII в Англии был…» А я отвечаю, что Генриху VIII в Англии в XXI веке памятники не ставят, они его переварили, оценили, какими-то образом поняли, и он больше не является героем живой Англии – они не хотят, чтобы он у них сегодня был премьер-министром. А мы хотим до сих пор. То же самое и с афганской войной, которая ранила и обожгла многих, сломала, покалечила во всех смыслах многие судьбы. Поэтому, конечно, надо говорить о войне и о простых людях во время этой войны.

– Как говорить о ней в кино? Сегодня в России ведь снимают очень много фильмов о разных войнах, но в большинстве из них столько ура-патриотизма, что выглядят они выдуманными и искусственными.

– Мне кажется, что ура-патриотическое кино – это то, что убивает патриотизм. Это то, что вызывает чувство недоверия. Я не видел людей, которые не были бы патриотами, – все любят родину. Но почему-то есть люди, которые учат нас, как правильно надо любить.

– Именно это, на ваш взгляд, и стало причиной скандала вокруг «Братства»?

– В этой конфликтной ситуации интересно то, насколько наше общество разделено. Даже такое небольшое сообщество, как афганцы, оказалось расколото. Одни фильм принимают, им нравится, они говорят, что это похоже на то, что происходило. А другие говорят, что это ложь. Интересно, насколько мы за это время разошлись в восприятии истории и действительности.

– Николай Ковалев успел посмотреть картину? Он был в числе тех, кто ее принял?

– Да, конечно, – этот фильм все-таки снят по его рассказам. И главное, что отсутствие лжепатриотического пафоса было одним из свойств его собственного характера.

– Кирилл Пирогов играет в «Братстве» героя, прототипом которого как раз и был Ковалев. И смотрится в этой роли очень органично, хотя по идее совершенно не подходит этому фильму по типажу. Почему выбрали именно его?

– Во-первых, он очень хороший актер. И все, кто знал молодого Ковалева, говорят, что он стал даже как-то физически похож на него. Во-вторых, хотелось показать человека умного и интересного, а не пополнять бесконечный эшелон экранных работников спецслужб с каменными подбородками, с железным взглядом, все знающих и понимающих. Они же тоже были живыми людьми, тем более что это все-таки служба разведки, те, кто рисковал своей жизнью.

– Люди постоянно обижаются на те или иные фильмы, это уже вошло в привычку, стало тенденцией. О чем это говорит?

– Сложно сказать – это целый психоаналитический комплекс. Люди действительно постоянно обижаются на все, и из этого делают себе уже какую-то профессию. Но в ситуации с моим фильмом есть еще, конечно, идеология. Те, кто выступали против, – это люди, воспитанные советской политработой. И в них вбито, что правду говорить нельзя. Эта правда и есть главная военная тайна, так что ее надо скрывать всеми силами. С этим сталкивались все хорошие фильмы о войне, даже «Чапаев» – затаскали ведь тогда братьев Васильевых. Удивительно, что сто лет прошло, а обвинения-то все те же. Обвиняли их в том, что на экране солдаты одеты не по форме, водку пьют, любовью занимаются. Где масштаб, где стратегия, где талант, где коммунизм? И дело дошло до Сталина: тот посмотрел фильм, долго молчал, набивал трубку – в итоге один из братьев Васильевых от страха упал в обморок. И тогда Сталин сказал, что фильм хороший, нужный, и режиссеры официально были объявлены гениями. И так было всегда – все фильмы, которые что-то говорят индивидуальное, всегда встречаются в штыки политработниками, этими мастерами по сокрытию правды. И всегда они говорят одно и то же: наши войска не пьют, наши войска не курят, наши войска население не грабят – а если грабят? А если курицу он взял? Убить его теперь? Он герой и хочет курицу, нормально это.

Это люди, которые остались в другом времени, которые не понимают своего места. В каком-то смысле их можно пожалеть. Но, с другой стороны, они опасны. Они кричат, они скандалят, они бы посадили, если бы могли. Они говорят страшные вещи – и сталинское объявление «врагом народа» будто бы вот-вот сорвется у них с языка. Для меня в этом было что-то и ироническое, и в то же время жутковатое. Как будто бы время сместилось, и я оказался в 37-м году. Хотя ведь хорошо известно, кто я, из какой я семьи, какие фильмы снял. Легкость и скорость, с которой эти люди, не очень счастливые, не очень богатые, не очень сильные, не очень молодые, готовы решать чьи-то жизни – это очень опасно. Я мечтаю о такой атмосфере в стране, чтобы было стыдно запрещать произведения искусства. Чтобы к желанию цензуры была нетерпимость – ну не нравится тебе, но не надо разрушать, жечь и сажать.

– Ситуацию с «Братством» можно назвать проявлением цензуры?

– У нас нет цензуры – в моем фильме ничего не было вырезано, ничего не было переозвучено. Это все скорее ощущение купца, который дает деньги и говорит «сделай мне красиво». А все же ходят, деньги просят – в большом государстве есть одно маленькое окно, и там дают деньги. И тот, кто сидит в этом окне, конечно, чувствует себя хозяином. Я знал цензуру по своему отцу и по кругу его приятелей – это было время, когда фильмы запрещали, клали на полку, исправляли. Вот это цензура. Те люди, которые скандалят, они хотят понять, откуда ветер дует в государстве, хотят понравиться власти.

– Считаете ли вы, что российская киноиндустрия в этой ситуации должна двигаться в сторону независимости?

– Она и будет двигаться, но для этого необходимо, чтобы кино начало зарабатывать деньги. Только это может дать нам свободу. Появляется индустрия кино, может быть, еще не очень хорошая, появляются наши блокбастеры, пусть еще и неуклюжие, а в их тени начинает расти артхаус. Все ругают Министерство культуры, а я бы не стал, потому что я не знаю ни одного талантливого режиссера или сценариста, который бы не работал с Минкультом. Деньги кино, конечно, уже зарабатывает, но все еще в большой степени зависит от государства. У нас есть привычка ругать Министерство культуры, и это тоже несправедливо. Оно дает деньги сложным проектам. Небольшие деньги, но это все-таки возможность попробовать себя. А по поводу поддержки российского кино путем переноса дат проката и всего прочего – пусть поддерживают, я не против. Есть такой старый пошлый анекдот: «Кто девушку ужинает, тот ее и танцует». Вот они «ужинают» кино, они его и «танцуют».