Алексей Агранович: Сейчас юмора больше, чем нужно

Алексей Агранович с Алисой Хазановой. Кадр из фильма «Юморист»

В российский прокат выходит режиссерский дебют Михаила Идова – фильм «Юморист». Про вымышленного сатирика 80-х годов Бориса Аркадьева, заслуженного и любимого всеми, от простых зрителей до власти, артиста. Его начинают терзать смутные сомнения, что все достигнутое им и все вокруг – сплошной обман и самообман и с этим, наверное, надо что-то делать. В главной роли – Алексей Агранович, получивший за «Юмориста» приз на фестивале дебютов «Движение» в Омске. Кинообозреватель «НГ» Наталия ГРИГОРЬЕВА поговорила с Алексеем АГРАНОВИЧЕМ о том, чем ему нравится его герой, о возвращении в актерскую профессию и о том, что такое смешно – вчера и сегодня.

– На роль в «Юмористе» вы согласились, потому что понравился сценарий? Или когда узнали, что режиссером будет Михаил Идов?

– Я не был знаком с Мишей, так что все началось со сценария – и с продюсера Артема Васильева, который мне и прислал этот сценарий. Мне он понравился, я пробовался на роль, меня утвердили, потом поменяли решение, потом вернули.

– Но с предыдущими работами Идова, наверное, были знакомы?

– «Лондонград» я не видел, «Оптимисты» и «Лето» вышли позже, роман «Кофемолка» не читал… Знаете, что я видел? Cнятый им для компании «Арт Пикчерс» пилот сериала «Russкин» – он был довольно смешной. Но познакомились мы с Мишей уже после того, как я прочитал сценарий «Юмориста».

– Чем же тогда понравилась сама история?

– Мне понравился герой. Это тот самый герой советского кино, который меня в свое время вдохновил стать артистом. Правда, тогда он был совершенно другим – то есть мы на него смотрели другими глазами, другая оптика была, камера по-другому стояла. Сегодня мы его воспринимаем иначе. То, что прощалось ему в то время, то, на что мы даже не обращали внимания, – сейчас уже не прощается.

– Вы уже тогда понимали, что это за герой?

– В то время, когда происходит действие «Юмориста», мне было 13 лет. Я очень хорошо помню все – это фильмы «Отпуск в сентябре», «Полеты во сне и наяву», про героя-индивидуалиста, который находится в кризисе среднего возраста, в сложных отношениях со средой, с женой, с работой у него тоже непонятно что. Но при этом он обаятельный и очень любящий себя человек.

– А про юмористов и сатириков того времени много знали?

– Если говорить конкретно о персоналиях, то я лично в то время был знаком только с одним писателем-юмористом – Михаилом Мишиным. С сыном его мы дружили, вместе отдыхали несколько лет подряд где-то в Пицунде, в писательском Доме творчества. Позже я познакомился и с Михаилом Жванецким, и с еще целым рядом людей.

– Какую роль играл юмор в жизни советского человека?

– Юмор в Советском Союзе был очень важной частью жизни интеллигенции – и не только интеллигенции. Потому что одно из предназначений юмора – борьба со страхом. Когда видишь что-то страшное, и нужно это так описать, чтобы было не страшно. И лучше всего превратить в смешное. В этом особенно нуждаются взаимоотношения человека со средой, с очень жесткой системой, с жизнью, которая в целом не очень же создана для человека, и поэтому человек шутит – чтобы легче было жить.

В Советском Союзе юморист был человеком, от которого чего-то ждали. Был Жванецкий, например, которого можно было послушать в программе «Вокруг смеха» – разрешенный, а был Жванецкий, который ходил в кассетах, уже не такой разрешенный, эти монологи уже нельзя было услышать на телевидении. Все было на грани. Юмор всегда был последним: в «Литературной газете» на последней странице, в журнале «Юность» – последний раздел, ну и в «Вокруг смеха» самых сильных – Хазанова, Жванецкого – оставляли на финал. И, конечно, все ждали, что же будет на этот раз – читали, слушали, что-то понимали между строк.

– Сегодняшний юмор – он какой, похож на советский?

– Сложный вопрос. Сейчас юмора очень много, иногда мне кажется, что даже больше, чем нужно. Так называемый новый юмор – он действительно крутой. Американская традиция, стендап, Comedy Club – это все прекрасно, это растет из КВН. Но настоящих звезд, личностей, их, как и в Советском Союзе, считаное количество, чтобы перечислить, хватит пальцев на одной, максимум двух руках. Количество таланта – примерно то же. Стало больше всего – медиа, подкасты, платформы для распространения юмора. И уже все так зашучено. Стеб поверх юмора поверх стеба, как слоеный пирог. Мне кажется, мы иногда забываем, а как же выглядит тот предмет, то явление, то чувство, по поводу которого мы шутим. Все стало как-то просто.

– Не потому ли, что свобода по-прежнему мнимая и цензура продолжает существовать?

– Да перестаньте! Ну какая цензура? Данила Поперечный собирает дворцы спорта и говорит, что хочет. Про Путина матом. Разве такое можно было себе представить в Советском Союзе? Конечно, нет. То, что этого нет на телевидении, – так у него и аудитории нет на телевидении. Наше телевидение, основные каналы, уже давно вещает для людей, которым за 40, для домохозяек и вообще мало что формируют. Цензура – это все очень условно. И потом свобода и несвобода – они вот здесь (показывает на голову). Для того чтобы хорошо пошутить по любому поводу, не нужно, чтобы тебе это разрешали, предоставляли какие-то особые условия. Либо есть чувство юмора, либо его нет. Если есть у человека интеллект, содержание, мозги какие-то и глубина человеческая, то его будет интересно слушать. А если ты плоский шутник – неинтересно. Плоских много, и они забивают и замусоривают пространство. Как будто идешь по стадиону после матча, а там все в шелухе от семечек.

Сейчас все определяется количеством подписчиков, лайков и просмотров. В каком-то смысле это хуже, чем в Советском Союзе даже. Потому что общий культурный уровень в обществе выше не стал, а время стало очень интерактивным. И если раньше хозяином в кинотеатре был человек, который кино снял, сейчас понятно, что это человек, который купил билет. И он говорит: «А давайте, может быть, мы будем выбирать финал?» – и так далее. Пошляк шутит, у него миллион просмотров, он король. А качество никого не волнует. Я сейчас не хочу выглядеть брюзгой и консерватором, но нужно понимать, что жизнь существенно изменилась, другие критерии оценки появились. И мне вообще немного грустно – та жизнь, которую я люблю, она безвозвратно уходит.

– Но вы тем не менее именно сейчас вернулись в кино и в актерскую профессию.

– Ну да, повезло, вернули. Просто не знаю, что детям рассказывать, что будет в будущем, куда это все двигается. А так все нормально, даже отлично – как новый язык выучить. И вот уже можешь на нем даже общаться. Лишний язык никогда не помешает.

– Где вас можно будет увидеть в ближайшее время?

– В театре три спектакля я играю, и это все пока. В кино скоро выйдут две картины. Одна сейчас называется «Ревность», но, наверное, будут искать другое название. Режиссер – Нигина Сайфуллаева. И «Выше неба» Оксаны Карас, где мы сыграли с Викой (Виктория Толстоганова. – «НГ»). Мы играем пару, родителей. Там еще Полина Виторган, Таисия Вилкова, Филипп Авдеев.

– Сниматься вместе с женой – тоже в какой-то степени новый опыт?

– С Викой работать не всем повезло в жизни. Это радость – я же еще всему этому учусь по-прежнему. А Виктория – из тех уникальных актрис, у которых есть чему поучиться.

– Что вам интереснее как актеру – театр или кино?

– Я не стал бы говорить, что одно интереснее другого. Кино – искусство обмана. В театре можно обмануть, но это сложнее. И мне, наверное, понятнее театр, потому что там все просто. Отрепетировал, вышел, зритель сидит, время известно, за это время ты должен сыграть историю, с тобой что-то должно произойти на глазах у изумленной публики. В кино все совершенно по-другому: ты можешь сесть в машину в один день и выйти из нее в тот же день, за одну смену. А совершить попытку самоубийства внутри этой машины через неделю. А как ты вышел из машины, после того как ты совершил эту попытку неудачную? Откуда ты знаешь, как ты вышел, если ты не сыграл этого еще? У меня опыт маленький в кино, и я не очень понимаю пока, как это работает. С «Юмористом» мне повезло, потому что его мы снимали почти в хронологической последовательности – были нюансы, но все-таки была и логика. Хотя последнюю сцену в бане мы снимали в первой трети съемочного процесса, и лично мне жаль. Потому что, когда мы заканчивали, я знал про героя чуть больше.