Сергей Дворцевой: Кино не должно быть обязательно таким, как хотят продюсеры

Фото Дениса Синякова

Премьера «Айки» Сергея Дворцевого состоялась в основном конкурсе Каннского фестиваля, а исполнительница главной роли Самал Еслямова получила на одном из главных киносмотров мира награду как лучшая актриса. Картина представляет Казахстан в шорт-листе иностранных фильмов на премии «Оскар» и имеет все шансы попасть в номинацию. В российский прокат фильм о киргизской девушке, вынужденной оставить в роддоме ребенка, чтобы выжить в суровой Москве, выйдет в феврале. Кинообозреватель «НГ» Наталия ГРИГОРЬЕВА поговорила с Сергеем ДВОРЦЕВЫМ о том, откуда появилась эта история о мигрантах и почему она не стала документальным фильмом, а также о работе с непрофессиональными актерами, о недоверчивых москвичах и о штрафах Минкульта.

– В вашей фильмографии немало документальных фильмов, и «Айка», будучи кино художественным, и тематически, и стилистически очень близка к неигровому кино. Не было изначально мысли рассказать эту историю языком дока?

– Нет, потому что невозможно снять такой документальный фильм. Какая женщина подпустит к себе так близко, как это делает Айка? Будучи документалистом, я понимаю, как войти в доверие к герою, и потому знаю: то, что получилось в итоге на экране, представить в документальном кино нельзя. Фильм выглядит как документальный, и я рад этому, я хочу делать такие фильмы – чтобы зритель верил. Когда-то моя предыдущая лента «Тюльпан» получила главный приз на фестивале в Токио, где председателем жюри был актер Джон Войт. И он захотел поговорить с двумя моими актерами. Он сказал им, что их игра – высшее проявление актерского мастерства, так как он не мог понять, реальная ли это история или придуманная. К этому я и стремлюсь. В своих документальных фильмах я снимаю обычных людей и очень долго нахожусь с ними рядом – в этом случае многое можно показать. Но как рассказать о женщине, которая ничего о себе не говорит? Айка же ни с кем не общается, многое скрывает. Сложнейшая задача в данном случае снять психологическую историю, ведь мы видим только глаза, голову, спину. Получается своего рода обманка – то, что выглядит как документальное кино, на самом деле документальным кино не могло бы быть.

– В «Айке» вы одновременно поднимаете очень много болезненных тем – брошенные дети, больные животные, мигранты, коррупция, даже суровая зима в Москве. Такая концентрированная драма – это желание посильнее воздействовать на зрителя?

Кадр из фильма

– Удивительно, но такая реакция в основном у москвичей. Именно москвичи чаще всего говорят: «Такого не может быть, вы специально сгущаете краски». Нет, я не думаю о том, чтобы посильнее задеть зрителя. Поэтому для меня то, что происходит на экране, – это существование в определенной системе координат. Когда я делаю фильм, я существую в рамках мотивации персонажа – в данном случае становлюсь в каком-то смысле этой женщиной, живу в ее мире. А мы этот мир не знаем, несмотря на то что живем в Москве и видим этих людей каждый день. Видим, как они убирают улицы, и думаем: «Ну, наверное, они так же, как и мы, живут». Но, оказавшись внутри этого мира, понимаешь, какой это экстрим. Смотришь, а хочется не смотреть, потому что невозможно так жить. Я не специально сгущал краски – если бы была такая цель, то в этом мире можно отыскать вещи и пострашнее, чем то, что показано в «Айке». И для людей из того мира это обыденность, это жизнь. Мы и представить не можем, что творится с человеком, которого видим каждый день убирающим улицу, в каком отчаянии он находится.

Фото Дениса Синякова

– Для вас «Айка» – в большей степени социальное кино или все-таки универсальная человеческая драма? И для кого оно – для тех самых условных москвичей, которые ничего не знают о том, как живут мигранты в одном с ними городе?

– Я настолько себя не анализирую сознательно. Это как спрашивать, почему птичка на дереве поет – ну поет и поет, потому что птичка. Я рассказываю эту историю, так как она меня волнует. Меня волновало, почему киргизские женщины, и не только они, отказываются от своих детей, почему ведут себя так противоестественно, нарушая главный закон жизни. Для кого я это рассказываю – другой вопрос. Я использую тот язык, который считаю наиболее выразительным – я бы хотел сам смотреть фильмы, снятые так, потому что хочу смотреть и верить. Не хочу смотреть на фальшивые решения, слышать фальшивые диалоги. Для меня это, конечно, психологическая картина о внутреннем мире человека. Было бы неправдоподобно, если бы, например, Айка сама начала думать о том, что же она делает, как же она так живет. Для меня интересно то, что она приходит ко всему через природу, гормоны заставляют ее измениться. Это внутренняя история человека, которая положена на реальную сегодняшнюю жизнь.

– В этом проекте вы и режиссер, и сценарист, и продюсер, и монтажер. Вы хотели контролировать весь процесс, или были какие-то другие причины?

Фото Дениса Синякова

– Отчасти это связано с тем, что изначально я занимался документальным кино, а в нем ты, как правило, сам все делаешь. Например, я привык сам монтировать – не люблю, когда между мной и материалом находится другой человек, посредник. С другой стороны, режиссура – это набор обстоятельств, которые человек не мог преодолеть. Почему не получаются фильмы? Режиссеры говорят, потому что актер плохо сыграл, оператор плохо снял, продюсеры давили и так далее. Но на самом деле это не так. Это проблема режиссера. Он сам не справился.

Зная все это, я старался максимально делать сам свою картину – снимать так, как я хочу. Потому что так, как я снимаю, никто не снимает. Обычно ведь есть подготовительный период, съемки, потом монтаж. А у меня все это одновременно происходит. Я работаю по своей системе, которая не вписывается в привычную систему кинопроизводства, так что меня все продюсеры боятся – и сейчас я сам отвечаю за деньги. Кино не должно быть обязательно таким, как хотят продюсеры, оно может быть разным. Важно то, что в итоге получается. «Айку» снимали 15 человек, мы долго ее делали, у нас небольшой бюджет, но главное – какая энергия на экране. Поэтому я сам все делаю – хочу максимально донести свою идею.

– А что было самым сложным в этой работе?

– Самым сложным была драматургия. Сценарий я всегда сначала перевожу в язык изображения – снимаю на маленькую камеру почти все. И сделав это с «Айкой», я понял, что есть вещи, которые не работают, – в фильме должно появиться внутреннее дыхание, прозрачность. И эту прозрачность очень трудно поймать, она не калькулируется. Когда ты пишешь сценарий, то получается просто литературное произведение, а этот самый воздух нужно впустить уже в процессе съемок. И добиться этого очень сложно. Поэтому я так долго снимал. Хотя вместе с этим есть еще и непрофессиональные актеры, киргизы, с которыми ты договариваешься, а назавтра они исчезают – другая работа, депортация. Есть погода, снег, который тоже сложно снимать. Иногда денег не было. Одним словом, много факторов. Это самый сложный фильм из тех, которые я делал. Многие говорят, что я специально загоняю себя в такую ситуацию, чтобы было сложно снимать и результат был лучше – но это не так. Столкнувшись с подобными трудностями, 99% режиссеров просто бы остановились. Я же еще под штрафами Минкульта находился за то, что долго снимаю, – почти до суда дошло. Но не успели, наступил Каннский фестиваль, и ситуация изменилась.

– Фильм был в основном конкурсе Каннского фестиваля, актриса Самал Еслямова получила приз как лучшая актриса, а теперь картина попала еще и в шорт-лист иностранных фильмов «Оскара». Что для вас значат все эти награды и что важнее – Канны или «Оскар»?

– Для режиссера важнее, конечно, Канны. Это дверь, которая для картины открывает мир. Как только фильм попадает в конкурс, а тем более получает награду, это автоматически означает мировой прокат. Именно поэтому я хотел, чтобы «Айка» попала в каннский конкурс, несмотря на то что добиться этого очень непросто. А «Оскар» – это больше для зрителей, потому что он больше на слуху. Благодаря «Оскару» картину увидят еще больше людей. Она не развлекательная, но вдруг кто-то посмотрит, и в него эта история попадет как-то. Фильм сложный, но красивый внутри, с удивительными и уникальными вещами, которые попадают в душу – и я бы хотел, чтобы это случилось. Так что, конечно, я рад, особенно потому, что сам всегда считал «Оскар» чем-то коммерческим.

– Ваш фильм больше оценят российские зрители или все-таки он будет пользоваться большим успехом за рубежом, как это нередко бывает с отечественными картинами, которые участвуют в Каннском фестивале и получают номинации на иностранных премиях?

– Мне самому интересно, как фильм пройдет в России. Это все-таки история для зрителя, который что-то понимает в кино и который ценит кино, для зрителя определенного уровня. А у нас только 5% населения ходят в кино. Моя задача была сделать максимально глубокий фильм, который показывали бы не один день, который существовал бы годы – Тарковский же не думал о том, что будет с его фильмами, он просто снимал максимально хорошо. А смотрят его и сегодня. Как любил повторять Толстой, «делай, что должно, и будь, что будет».