Иван Твердовский: "Я не занимаюсь бытописательством"

Иван Твердовский снял историю про умение терпеть боль. Фото РИА Новости

Недавно в прокат вышел фильм под необычным названием «Подбросы», вызвав множество дискуссий. Обозреватель «НГ» Вера ЦВЕТКОВА встретилась и поговорила с его автором – режиссером Иваном ТВЕРДОВСКИМ.

– Иван, впервые увидела вас на вручении «Белого слона», премии кинокритиков, когда ваш первый игровой фильм «Класс коррекции» был назван лучшим дебютом года.

– Это было очень давно, года четыре назад.

– Для 30-летнего человека, наверное, давно. Хотя по вашим картинам вам точно не меньше 45. А что столько грусти в глазах?

– Очень большая проблема – временной переход, непросто, когда вчера вроде в школе учился, а завтра уже одной ногой - там.

– Обратила внимание на закономерность – фильмы у вас выходят раз в два года: «Класс коррекции» в 2014-м, «Зоология» в 2016-м и вот сейчас «Подбросы» в 2018 году.

– Такой цикл получился. Я хотел бы активнее работать. Но так не бывает – сегодня написал, завтра снял: бюджет, продюсеры… Сам съемочный период занимает от силы полтора месяца.

– У вас прям авторское кино и в прямом, и в переносном смысле слова: сами пишете сценарий, сами снимаете – поди, и монтаж сами делаете?

– Всегда делаю сам. Профессия, когда есть умение не только нажимать кнопки, ушла. Хороших монтажеров в Москве не то что по пальцам пересчитать – я знаю двух человек, с которыми можно посоветоваться.

– Существительного «подбросы» нет – это ваш неологизм?

– Его используют милицейские в своем сленге, говоря про трупы. Я четыре года занимался большим документальным проектом про полицию, никак не могу его закончить. Видел в жизни историю, когда полицейский использовал подростка, чтобы вымогать деньги, а его девушка работала в суде. Там, конечно, не было такого сгустка, доведенного до абсурда, как в «Подбросах», – я не занимаюсь бытописательством.

– Тем не менее дэпээсник получился совершенно мерзотный и узнаваемый. С прокатным удостоверением не было проблем?

– Насколько я знаю – нет.

– Странно, ведь в картине великолепно представленный портрет слаженно работающей банды полицейский – врач – судейские. Вместе с их специфическими досугами. А сколько копий сделано для проката?

– 112.

– Вот тебе и авторское кино, 112!

– Это очень мало в стране, где три тысячи залов. Ну да, это кино не для всех – но не настолько не для всех, чтобы его было нельзя смотреть, не готовясь специально.

– Иван, вы вроде бы из хорошей детской – откуда постоянный интерес к мрачной и болевой тематике?

– Наверное, потому, что я из хорошей детской. Меня так сильно впечатляет все, происходящее в мире, что, встретив какую-то тему, я не могу потом спать.

– Переходя непосредственно к «Подбросам», к первой же мизансцене, когда героиня опускает младенца в беби-бокс и он начинает истошно плакать. Почему она некоторое время стоит и слушает? По логике вещей, если женщина решилась на подобное – она должна немедленно уносить ноги, чтобы не передумать, потому что сердце разрывается и все такое прочее.

– Мы разбирали с актрисой эту сцену и говорили о том, что есть какое-то мгновение раздумий. Это мое прочтение – как бы я это сделал (хотя это очень глупо звучит), но ведь пропускаешь роли через себя. Действие уже совершено, а тело еще не может, ноги не идут.

– Окей, мужская трактовка. Перетягивание, сдавливание героя шлангом – зачем это? Подростки придумали таким образом закалять волю?

– Хотелось придумать особую игру, свое таинство, и не без некоторых аллюзий со святым Антонием, Франциском Ассизским; история про умение терпеть боль.

– А что за отношения у подростка с возникшей в его жизни матерью, той самой, что оставила его когда-то в беби-боксе? Догадываюсь, что все задают этот вопрос – причем поминая Фрейда, Кафку и Триера.

– Нет там ни того, ни другого, ни третьего! Хотя да, Ларс фон Триер мой важный учитель, я вырос на нем. За две недели проката – под сотню интервью, мозг уже не выдерживает про одно и то же говорить – рассматриваю это как последний этап работы. Не люблю разговаривать про кино – не оратор в этом плане, мне хочется, чтобы человек пришел и посмотрел. Действительно, когда фильм выходит, появляется пул задаваемых вопросов, в данном случае про характер отношений с матерью, про одинаковую одежду у детдомовцев, про почему героя после его «подбросов» возят в одну и ту же больницу… Каждый видит свое и не до конца – мое, даже придумывает за меня. Картина строится по своим законам, надо учиться считывать их. Ты как бы приходишь в гости, странно было бы заявить – почему у вас диван здесь стоит, хочу там сидеть, переставьте. В просмотре кино тоже есть этикет: существовать по законам автора, а не по своим.

– …во-во, про характер отношений с матерью. Почему она дома при сыне-подростке ходит в эротическом белье? Они разнополые, видятся третий раз в жизни – зритель резонно начинает додумывать: «О, это намеки на инцест за кадром!»

– Я не вижу там большой дистанции в возрасте - всего 17 лет. У героини нет подключения к мальчику как к сыну, он ее тоже не воспринимает как мать – она ведет себя как подружка, нарушает дистанции, идет на сближение. Она не задумывается вообще ни о чем. Мать, которая подбрасывает сына под автомобили, – не мать. У них пограничные отношения. Они не мать и сын – они немножко мужчина и женщина.

– Тем более неорганично! У 17-летнего парня гормоны рулят и побеждают, идет чистая физиология.

– Очень по-разному. У кого-то в 25 лет просыпается либидо, у кого-то не просыпается никогда. В истории картины этого нет, я точно не делал такой акцент, и я прошу не привязывать ее к бытовым реалиям: «У всех мальчиков в 14 лет всплеск гормонов». Это была бы другая история, в которой допустимая возможность: выпили – переспали. Герой немножко святой, юродивый – такой, каких нет.

– Сочетание в одном флаконе реализма и метафоризма – обязательная особенность ваших лент, зрительски не сильно-то считываемая. Инвалидная коляска в первом фильме, хвост, выросший у героини во втором, невосприимчивость героя к боли в третьем… Хвост в «Зоологии» мне, кстати, понравился гораздо меньше, чем характеры – матери героини, ее отвратительно-узнаваемых сослуживиц. А хвост героини как таковой вызывает отторжение.

– Почему? Человек прекрасен любой – старый, молодой, тонкий, толстый… Рентгенолог привязался к этой немолодой женщине, его хвост не пугает – будоражит.

– Значит, он любитель патологии и отчасти извращенец. Эстетическое чувство нормального человека отторгает уродство, хвост в данном случае.

– Если так смотреть – все мы странные. Чем красивы человеческие половые органы, к примеру? Живем же с ними, не отрезаем.

– Ну, я думаю, находятся патологические эстеты, которые и отрезают! Куда-то мы не туда ушли – давайте про приятное. Идете по следам Германа, когда картин раз-два и обчелся, но зато каких! Туча призов… Мало кто в 30 лет имеет такую известность и признание.

– Это вначале приятно, когда ты в 18 лет со своей первой 6-минутной лентой ездишь по фестивалям. Когда получаешь очередной приз, радуешься, конечно. Вот денежные призы – прямой результат.

– А признание – не прямой результат?

– Два «Хрустальных глобуса», «Золотой орел», «Ника», «Кинотавр»…

– И «Белый слон»!

– …и «Белый слон». С точки зрения профессии они, безусловно, чего-то стоят.