Наталия Григорьева
Окруженный толпой придворных, умирающий король до последнего соблюдает все ритуалы. Кадр из фильма
Картина Альбера Серра «Смерть Людовика XIV» в прошлом году была представлена во внеконкурсной программе Каннского кинофестиваля, а сейчас, в конкурсе «Евразийского моста», выиграла приз за лучшую режиссуру. В предыдущей ленте каталонского режиссера (в ее названии также есть слово «смерть», «История моей смерти») на экране доживал последние дни Казанова, в этой – персонаж не менее реально-мифический, «король-солнце», самый известный правитель в истории Франции. В главной роли – Жан-Пьер Лео.
Повредив ногу на одной из прогулок, престарелый король Людовик XIV зарабатывает себе гангрену, от которой мучительно угасает в течение многих дней, сюжет двухчасового фильма можно описать одним предложением. И чем проще идея, тем сложнее, по крайней мере в этом случае, воплощение; чем реальнее происходящее на экране, тем более ирреальным и оторванным от нынешней действительности выглядит изображение. Костюмная драма небывалого размаха, однако ее действие не выходит за пределы королевских покоев.
Главным персонажем у Серра становится смерть. Она не щадит даже самых могущественных людей вроде Людовика, с детства наделившего себя абсолютной властью. Вначале еще способный подняться на ноги, король сперва пересаживается в коляску, оттуда в кресло, но вскоре и совсем не может сесть. Окруженный толпой придворных, министров, врачей, фавориток, он до последнего соблюдает все положенные ритуалы: на секунду берет в руку шляпу, чтобы одним ее взмахом поприветствовать подданных, умирая от жажды, соглашается пить лишь из хрустального бокала и даже участвует в государственных делах и совещаниях с министрами, словно выторговывая себе еще немного времени. Тщетно и это, и попытка вылечиться силами традиционной и нетрадиционной медицины, что идет рука об руку со смертью и играет в картине не менее важную роль.
Серра не романтизирует агонию. Напротив, показывает, как король умирает со всей неприглядностью, неспешно и подробно, только крупными планами. Натурализм, в том числе звуковой, виден и слышен в громком пережевывании немощным монархом пищи, в аплодисментах свиты, которые следуют за каждой проглоченной им ложкой бульона, в жужжании мух над почерневшей, гниющей ногой. В то же время натурализм соседствует с нарочитой условностью, заключенной в пышном убранстве комнаты, не менее пышных одеяниях и париках персонажей, которые выглядят почти театральными костюмами и декорациями, но являются при этом исторически точными.
Серра детально изучал все документы, касавшиеся последних дней жизни Людовика: фильм походит на перформанс или спектакль, но охотно верится, что так все и было. Даже слезы по умершему королю проливают строго в положенное время. Двор Людовика работает как отлаженный механизм, организм, удивительная экосистема, впрочем, вполне честная и преданная создателю. Никаких кулуарных заговоров, предательских шепотков: если в кадре и обсуждают что-то «за спиной» короля, то только его состояние и возможную помощь. Даже обездвиженный, Людовик сохраняет свое могущество. И на этом контрасте он превращается в фигуру поистине трагическую.
Жан-Пьер Лео (когда-то тот самый мальчик из «400 ударов» Франсуа Трюффо) вынужден играть героя, который большую часть времени не двигается и почти не говорит, заперт в собственном теле, помещен под балдахин и окружен плотным кольцом «зрителей», затаив дыхание, считающих его последние вздохи. Вынужден играть одними глазами, в которых сначала еще теплится надежда, чуть позже горит панический страх, а в кульминационный момент проступают понимание и принятие в долгом статичном кадре, с лицом Людовика, повернутым в камеру и спокойно глядящим прямиком на публику. Таких неподвижных сцен в фильме немало, все они словно полотна художников, с точно выставленным светом и подобранным цветом. Снимая на уже устаревшие модели цифровых камер, Серра создает поистине величественное изображение. Но значимость момента, как окончания важнейшей эпохи французской монархии и одновременно начала конца всей этой самой монархии, можно осознать, только находясь по эту сторону экрана. Для персонажей фильма все происходящее – еще одна часть ритуала.
«Король умер», – провозглашает врач. Никто, вопреки французской же традиции, не кричит «Да здравствует король!», приветствуя наследника. Но отсутствие канонической фразы не меняет сути. Серра оставляет последнее слово за тем же придворным лекарем, который признает собственную ошибку (больную ногу надо было ампутировать) и философски отмечает: «в следующий раз будем умнее».
Ялта
