Наталия Григорьева
Черно-белый, по мнению Озона, лучше передает время скобри и страдания.
Кадр из фильма
Действие картины происходит в 1919 году, сразу после окончания Первой мировой войны. Немка Анна, потерявшая жениха Франца на фронте и нашедшая утешение в доме его родителей, встречает на его могиле француза по имени Адриан. Юноша убеждает и ее, и родителей, что они с Францем были друзьями, рассказывая истории про походы в музеи и игру на скрипке. И семья, и Анна принимают Адриана как родного, всячески защищая от нападок жителей городка – немцев, все еще глядящих на французов как на врагов. И не подозревая, какую страшную тайну он скрывает. Обозреватель «НГ» Наталия ГРИГОРЬЕВА встретилась с Франсуа ОЗОНОМ в Венеции, чтобы поговорить об уроках истории, о необходимости врать и о том, как правильно петь «Марсельезу».
– «Франц» снят по мотивам пьесы Мориса Ростана, которую в 1932 году уже экранизировал режиссер Эрнст Любич в фильме «Недопетая колыбельная». Смотрели этот фильм перед тем, как начать работать над своим?
– Сперва я открыл для себя пьесу Ростана, и мне очень понравилась история о молодом французе, который приносит цветы на могилу немецкого солдата. И уже в процессе работы над сценарием я узнал, что фильм по этой пьесе снимал в 30-х годах Любич. И тут же начал переживать – ну как вообще можно снимать фильм после Любича? И даже оставил на какое-то время сценарий и идею снять картину. Но, посмотрев «Недопетую колыбельную», я понял, что фильм хоть и очень хороший, но, во-первых, является во всех смыслах фильмом того времени, 30-х годов, а во-вторых, снят немецким режиссером с точки зрения героя-француза. И мой фильм в этом смысле – ответ фильму Любича, потому что, будучи французским режиссером, я здесь говорю от лица героини-немки. Мне было очень интересно взглянуть на историю именно с этой стороны, с точки зрения Германии, проигравшей войну, и глазами немецкой девушки – и показать, как живет Германия после войны. Так что я довольно сильно изменил историю, рассказанную в пьесе Ростана и в фильме Любича.
– То, что фильм черно-белый, – влияние все того же Любича и дань уважения немецкому экспрессионизму и в целом кинематографу 30-х?
– Поначалу предполагалось, что фильм будет цветным, но когда я искал место для съемок, то понял, что «Франц» должен быть черно-белым. На востоке Германии нашлась идеальная натура, полностью соответствовавшая моим представлениям о том, какими должны быть декорации. Оказалось, что там есть места, не тронутые никакой реконструкцией, очень красивые, сохранившиеся в первозданном виде практически с начала века. К тому же я понял, что документальные свидетельства о Первой мировой войне – а таких архивных записей сохранилось немало – все они черно-белые. И мне показалось, что история будет выглядеть лучше и реалистичнее в таком цвете. К тому же черно-белый лучше всего передает дух этого времени – периода скорби и страдания. Но я, конечно, являюсь большим поклонником цвета, поэтому он все-таки присутствует в фильме. В моменты, когда жизнь берет верх и словно наполняет героев, течет по их венам.
– Изменив концовку и общее настроение пьесы Ростана, вы оставили неизменным время действия. Значит ли это, что конкретная эпоха, исторический контекст играют ключевую роль?
– Меня интересовала прежде всего не эпоха, а то, как ложь помогает людям выживать во времена кризиса. Как созданный ими вымышленный мир становится спасением от реальных проблем. Эта история прекрасна тем, что ложь в ней заразительна, она, как болезнь, поражает героев. Каждый из них врет по разным причинам. И драматический контекст истории в данном случае служит оправданием для всей этой лжи. Зрители не только понимают ее причины, но и принимают ее. Потому что ложь в данном случае – результат сложившейся драматической ситуации. Герои врут, потому что страдают. И в этом случае исторический контекст играет все же второстепенную роль.
– Тем не менее ощущаете ли вы сами, насколько эта вымышленная история соотносится с тем, что происходит сейчас и в Европе, и в мире вообще?
– Я не хотел, чтобы фильм получился ностальгическим. Он хоть и рассказывает о прошлом, но это то прошлое, тот исторический период, который эхом отдается в настоящем. Сейчас мы наблюдаем, как поднимается новая волна национализма. Люди повсюду переживают в каком-то смысле кризис самоидентификации, откуда и появляется стремление укрепить, даже закрыть границы. И в этом смысле взгляд в прошлое может помочь лучше понять настоящее. Ведь история, как известно, повторяется. И фильм, действие которого происходит в прошлом, может быть полезен. Я не буду говорить, что «Франц» изменит мир и что кино в целом способно на это. Но хорошо, если оно заставляет людей размышлять и задаваться вопросами.
– Одна из самых сильных и даже страшных сцен – та, в которой посетители одного из парижских кафе хором поют «Марсельезу» на глазах у героини-немки. Этот эпизод – примета исключительно того, военного, времени?
– Я начал работу над фильмом почти сразу после атаки на «Шарли Эбдо». Это было время, когда французы были едины, как никогда, – перед лицом общего врага, когда «Марсельеза» звучала повсюду как символ этого единства. Мне же было интересно вернуть «Марсельезе» ее изначальное звучание – военное, жестокое, такое, каким оно должно было слышаться немецкой девушке, оказавшейся в Париже в 1919 году.
– Французский гимн призывает взяться за оружие, но «Франц» при этом все-таки антивоенное кино?
– Конечно, это пацифистское и гуманистическое кино. Мне было важно показать, что Франция и Германия не сразу пришли к согласию – мы все знаем, что за Первой мировой последовала Вторая мировая война. Но еще важнее для меня было продемонстрировать, как культура помогает людям узнавать и понимать друг друга – это, пожалуй, основная идея «Франца». Отсюда в фильме появляется и живопись, и музыка, то, что в реальной жизни на самом деле может помочь людям лучше понять друг друга. По той же причине я решил снимать картину на двух языках – французском и немецком, а не на английском. Мне было важно подчеркнуть это двуязычие, так как язык является еще одним элементом, способным связать людей. Попытка услышать друг друга – единственный путь к единению.
