Наталия Григорьева
В роли Ханса дебютировал немецкий актер Якоб Диль.
Кадр из фильма
Его герои – немецкие и русские инженеры, работающие на советском оборонном заводе над созданием высокоточных линз за несколько месяцев до начала войны. Обозреватель «НГ» Наталия Григорьева накануне выхода фильма «Милый Ханс, дорогой Петр» в российский прокат поговорила с Александром Миндадзе о сотрудничестве с иностранными продюсерами и актерами, о новом военном кино в России и о его зрителях.
– Насколько мне известно, фильм уже был показан в некоторых странах Европы. Какова была реакция публики?
– Показ был в Роттердаме, в Германии. И реакция была такой же, как здесь. Допустим, в Роттердаме публика – в основном киноманы, поэтому они фильм этот очень хорошо приняли. Но это специальный зритель, люди, которые идут в кино не за развлечением, а чтобы получить для себя что-то новое и осмыслить это. Есть те, кто ходит в консерваторию, другие – на джаз. И это тоже хорошо. Но в нашей стране, где долгие годы некуда было пойти, кроме как в кино, эта дифференциация проходит более болезненно. Нет специальных кинотеатров, куда ты идешь, чтобы получить какой-то серьезный опыт, а не для того, чтобы кино тебя обслуживало.
– Так и фильмов таких, как ваш, к сожалению, мало.
– Во всем мире так – авторское кино находится на втором плане. Наступило время массовой культуры, время потребления. Человек идет в кино, чтобы скрасить свой вечер, посмотреть что-то развлекательное. А на другие фильмы очень трудно собрать деньги, даже несмотря на то, что Минкульт выделяет средства на сугубо авторское кино.
– В этом смысле насколько участие зарубежных продюсеров помогло в создании «Милого Ханса...»?
– И немецкие продюсеры, и английские давали деньги. Меньшие суммы, конечно, чем те, что поступили с российской стороны, но существенные. Особенно учитывая, что по объективным причинам пришлось обходиться без участия украинской стороны, отчего образовалась прореха в бюджете – и ее удалось залатать, не останавливая съемки.
– Известно, что на начальном этапе работы над фильмом были проблемы с Министерством культуры, которое сейчас особенно пристально контролирует кинопроцесс – особенно если картина историческая, военная. Как немецкие продюсеры отнеслись к выбранной вами теме?
– Была заминка с выделением суммы от Минкульта, но путем переговоров нам удалось прийти к общему знаменателю. Что касается немецкой стороны – для них эта тема, конечно, болезненная, хотя в фильме нет войны, все происходит перед ее началом. Но они к этому относились спокойно. Это не значит, что продюсеры выстроились в ряд, чтобы отдать деньги. Но в целом было спокойное, хоть и настороженное отношение. Что касается результата, то, мне кажется, они получили то, что было заявлено в сценарии. Все это естественно не приносит денег ни Германии, ни Великобритании – такой фильм и не может принести денег. Даже в России – мы имеем прокат в 50 копий. С другой стороны, если человек захочет, то он пойдет в кинотеатр в своем городе. Если очень захочет – сможет посмотреть в Интернете в конце концов. Это исключает разве что прохожего, который идет в кино в субботний вечер и не хочет огорчаться и думать.
– В этом, как мне кажется, во многом вина режиссеров и продюсеров, которые, вместо того чтобы воспитывать аудиторию, идут у нее на поводу…
– Конечно, наш кинематограф внес свою печальную лепту. Можно как угодно относиться к советскому искусству, но в нем по крайней мере была своя демагогия, смысл которой был в том, что кино должно делать человека лучше. Кино, конечно, не делало человека лучше, но тогда не было востребовано ничего, связанного с человеческими пороками. А российское кино и телевидение сильно оболванили новое поколение зрителей.
– В этом причина того, что вышло столько провальных фильмов о войне?
– Это заказ государства к годовщине Победы – но такие заказы выполнять некому. Никто не хочет из серьезных людей в стране – родине таких писателей, как Виктор Астафьев и Василь Быков, – делать поверхностные и неправдивые фильмы о войне. Поэтому, если человек серьезно воспринимает себя и свою историю, он не будет идти на поводу у сюжетов, которые, по сути, кощунственны по отношению к памяти людей, отдавших за родину жизни.
– Вы пишете литературные сценарии, и «Милый Ханс...» не стал исключением. Что даже для нынешнего российского кино редкость, не говоря уже о зарубежном. Как реагировали на такую форму немецкие актеры? Это упростило или усложнило работу?
– Для них это не было привычным, хотя бы потому, что сценарий был написан визуальной прозой, как я пишу, следуя традиции блистательной русской сценарной школы. Поэтому я с интересом ожидал начала съемок. Оказалось, что актеры впервые работали над таким сценарием, написанным прозой, с ремарками, с атмосферой. И они были счастливы, потому что для них все это стало существенной помощью в работе над ролями. С ними было очень легко. Талантливым людям не нужно много слов: естественно, ты должен говорить с ними о сценарии, но дальше, если ты сам знаешь, чего хочешь, уверен в этом, вдохновлен, то эти люди телепатически считывают режиссера. В фильме снялись очень сильные немецкие артисты, не коммерческие, а театральные звезды. И, конечно, с ними было очень легко, потому что мы понимали друг друга, даже язык не был помехой – английского было вполне достаточно.
– Вы специально искали театральных актеров?
– Кастинг проходил обычным образом, в Берлине, долго и мучительно, но в результате остановились именно на этих актерах. И Бригит Минихмайр, и Марк Вашке, и Марк Хоземанн – это очень известные имена в немецком театре. А главный герой, Якоб Диль, сыгравший Ханса, – дебютант.
– Думаю, это было важно, особенно в первой сцене – разговоре героев за ужином, – которая будто бы разыграна на театральной сцене…
– Эта сцена, конечно, специально театрализована – она предвещает то, что случится дальше. Мы не понимаем, где все это происходит, – вагонетки, темнота, СССР, все это появляется позже. А пока идет этакая заставка, преамбула, довольно длинная, но специально снятая в замкнутом пространстве.
– Над визуальным рядом вновь, как и в фильме «В субботу», работал оператор Олег Муту. Насколько его можно назвать соавтором? И как вообще складываются ваши отношения на площадке?
– Работать с Олегом легко. С одной стороны, он человек очень серьезный, который долго вникает в сценарий, долго его изучает. Но при этом он обладает какой-то интуицией, очень точно все чувствует – когда мы с ним работаем, у нас практически не бывает разногласий по поводу рисунка сцены, мизансцен, крупных планов. Я сам еще со ВГИКа обучен писать то, что я вижу, то есть записывать экран, создавать визуальную литературу. А Олег не отягощен обычными операторскими амбициями в духе «сделай мне красиво». Он человек сути и большой мастер изображения. Он не сопротивляется тому, что говорит режиссер, но обогащает это. А если у нас возникает какая-то неуверенность, то мы просто снимаем варианты.
– «Милый Ханс...» – фильм о войне? Или все-таки больше о людях?
– Конечно, о войне. И, конечно, о людях. О том, когда война становится неразрывно связана с людьми. Когда война своей радиацией заполняет человека, он начинает чувствовать себя по-другому, сам не замечая, что изменился. Ситуация, когда над человеком нависает грядущая катастрофа, а он об этом не знает. Но знаем мы, зрители – и поэтому особенно пристально смотрим.
– Считаете ли вы, что ваш фильм давит на определенные болевые точки целой нации? И нужно ли на них давить?
– Разумеется важно, чтобы человек не жил легендами и мифами, чтобы, проживая единственную жизнь, понимал, что эта земля усеяна костьми, что солдаты не все похоронены, что война, сталинизм, вообще весь XX век унесли миллионы человеческих жизней. Конечно, это необходимо знать, чтобы осознанно жить и осознанно относиться к реальности. На этой общей могиле не может мгновенно вырасти благоухающий сад, поэтому удивляться пассивности людей не приходится. Пассивности нации, которая стольких потеряла, у которой был поломан генетический хребет.
– Немцы тем не менее все время напоминают себе о случившемся…
– Мы очень отличаемся от немцев по психофизическому устройству. И немцы, конечно, все время себе напоминают о том, что случилось, но это совершенно не значит, что в Германии сейчас нет нацизма. Стоило прибыть большому количеству беженцев, как в людях все это проснулось. А то, что здесь мы живем в забытьи и равнодушии, это тоже можно понять. Словно люди, оглушенные взрывом XX века, до сих пор плохо видят и слышат. Даже те, кто родился после войны, впитали этот ужас с молоком матери.
– Ваш фильм важен для нынешнего поколения?
– Молодым людям, надо сказать, картина очень нравится. Но не всем, конечно, потому что вкусы этих молодых людей испорчены, искривлены. Может, им и важно было бы посмотреть эту картину, но тогда нужно было бы отмотать пару десятилетий назад, чтобы человек воспитывался на каких-то совсем других фильмах. И это проблема не только России, она цивилизационная – проблема наступления массовой культуры, мейнстрима. Мир сжирает сам себя вместе с гамбургерами. Никакой режиссер или сценарист, закончивший ВГИК, не собирается писать для дураков, но он попадает в такие условия, что это входит в обязанности – надо три раза сказать, а потом показать. Для очень утомленных жизнью людей, которые только с третьего раза могут что-то понять. Это условия игры, за такую продукцию платят деньги, ее требуют каналы и продюсеры. А режиссеры и сценаристы уже по этому заказу шьют костюм.
