Наталия Григорьева
Вот что ждет героя на пути к тихому семейному счастью.
Кадр из фильма
В прокат выходит «Самый лучший день» – новый фильм автора «Горько!» Жоры КРЫЖОВНИКОВА в жанре караоке-комедии. Гаишник Васютин (Дмитрий Нагиев) готов жениться на кассирше с бензоколонки (Юлия Александрова), но на пути тихого семейного счастья встает – в прямом смысле, на огромном джипе – пьяная московская поп-звезда (Ольга Серябкина), которая увлекает Васютина в пучину разврата и караоке. Обозреватель «НГ» Наталия ГРИГОРЬЕВА поговорила с режиссером о традиции советской комедии, о Чуриковой и Боярском, сыгравших родителей Васютина, и о том, как в фильме появилась песня Григория Лепса.
– Откуда возникла идея караоке-комедии?
– В 2009 году, когда я уже плотно работал на телевидении, мои коллеги-артисты уговорили меня в небольшом театре поставить пьесу Островского «Старый друг лучше новых двух», и я подумал, что надо ее перенести в наши дни. А когда мы начали репетировать, понял, что это кино. Сел писать сценарий и вдруг осознал, что герои поют периодически, по разным поводам. То заткнув уши наушниками, то подпевая песне в машине, то в караоке. То есть героев и отчасти сюжетную линию мы позаимствовали у Островского. У него часто в пьесах, в «Грозе», например, или в «Грех да беда на кого не живет», приезжают люди из Москвы в провинцию и вынуждены в ней остаться на несколько дней. Я решил использовать этот мотив залетного столичного жителя, который от нечего делать уходит в страшный загул.
– Как выбирались песни, которые звучат в фильме?
– Мы постарались сделать так, чтобы каждая песня соответствовала сюжету и персонажу. Чтобы у человека душа пела! «Самый лучший день» Григория Лепса я услышал случайно по радио в такси, и меня удивила смесь драматизма исполнения и напора – вроде весело человек поет, но о грустном. Там история о том, что самый лучший день был вчера – это очень точное ощущение. Было, да упустил. Почему возникает эта ностальгия о прошлом? Потому что мы, к сожалению, а может быть, и к счастью, себя счастливыми не осознаем, а понимаем все постфактум. И поэтому самый лучший день, он когда? Впереди или уже прошел? И это история, относящаяся прежде всего к герою Нагиева. Самый лучший день – это когда ты, забыв все, пляшешь, поешь и вообще себя не помнишь, или он там, где ты в покое, в радости, в равновесии? Где лучше? Еще у нас звучит «Спасибо, родная» Боярского. Я в какой-то момент натолкнулся на клип, где он своим детям поет эту песню – и я понял, что это имеет отношение к теме нашего фильма. Что женщина для семьи и для отношений всегда делает больше, чем мужчина, а мужчина только может взять гитару и поблагодарить. А Инна Михайловна Чурикова поет песню Умки сыну, чтобы его успокоить. Я к ней пришел, когда сценария еще не было, и она говорит «Я хочу спеть». Вообще есть какая-то особая нота, которую наши взрослые артисты – Михаил Сергеевич и Инна Михайловна – берут и таким образом вносят в фильм недостижимый уровень подлинности.
– А как вообще Чурикова и Боярский оказались в вашем фильме? И зачем? До этого вы весьма успешно обходились без звезд в кадре.
– Инну Михайловну я люблю давно, я осознал эту любовь, когда в театр попал. Я посмотрел все спектакли с ней в «Ленкоме». И когда я репетировал свой, то представлял, как бы это сделала Чурикова. Инна Михайловна была для меня всегда ориентиром-мечтой. Поэтому, как только сценарий был написан, я переслал ей, она прочла и вызвала меня в «Ленком». Я пришел в ее актерскую светелку – но даже не уговаривал, ей сразу показался материал интересным, она сразу почувствовала, что это что-то необычное, потому что все-таки у нас в союзниках Островский, который про русский характер кое-что знает. А что касается Михаила Сергеевича Боярского, то в этом случае я понимал: если у нас главный герой Нагиев, то нам нужно найти родителей, не уступающих ему по харизме и легкому безумию со знаком плюс. Мне хотелось через родителей объяснить, как он такой получился. К тому же Михаил Сергеевич – лицо советской музыкальной комедии.
– Вы ощущаете, что продолжаете традицию советской комедии?
– У меня есть некая система самообучения, и она включает советскую комедию. Чтобы научиться живописи, ты ходишь, смотришь и делаешь копии картин мастеров. Мне ремейк чего бы то ни было делать не хочется, но учиться у Данелии, у Рязанова, у Гайдая, у Хилькевича хочется. И мне было важно в фильме обозначить, что мы дети советского кино. У меня не было и нет апломба претендовать на новое слово. Я к искусству – к драматургии, к театру, к кино – отношусь как к своего рода эстафете. Люди, которые работали до нас, часто достигали таких вершин, до которых нам, может, и не дотянуться. Для меня обращение к опыту – это естественный процесс, так что хотелось бы быть тем, кто продолжает найденное нашими учителями.
– Комедия – это все-таки зеркало, в котором зрители видят самих себя, и не всегда в лучшем свете. И в России к этому, как мне кажется, относятся довольно болезненно – как с этим быть?
– Гоголь написал пьесу, ему предъявили претензию, что «Ревизор» – это поклеп. Островский написал пьесу «Свои люди – сочтемся» – купцы первой гильдии написали письмо с требованием запретить ее, потому что она порочит облик российского купца. То есть это всегда преследует комедиографов, всегда находятся люди, которые обижаются. Это признак того, что мы все делаем правильно. Потому что комедия, которая никого не задевает, оставляет ощущение комфорта – такое сервильное, официантское кино, – людям нужна, только чтобы убить время. А кино должно стать частью опыта. Мы возвращаемся мысленно только к тому кино, которое нас задело, потрясло или очень рассмешило. И это ответ на вопрос о нашей художественной программе – мы стараемся сделать такое кино, которое не оставит равнодушным, которое найдет своего зрителя, готового сопереживать, веселиться, грустить. Комедия и комфорт несовместимы. Комедия – это грубое зрелище, поэтому она злит тех, кто хочет в комфорте и в уюте наслаждаться своим собственным величием.
– Но при этом и добрые, и пошлые комедии – те, над которыми не надо вообще думать, – выходят у нас в огромном количестве и пользуются популярностью. И люди к ним привыкли – а вовсе не к такой комедии, которую снимаете вы. Как преодолеть популярность такого низкопробного кино?
– Это вопрос задачи комедии – кто-то снимает, чтобы историю рассказать, а кто-то снимает, чтобы понравиться. А есть группа комедий, которые заняли нишу бросового, низкокачественного продукта. И количество подобных фильмов свидетельствует о том, что работают над ними второпях. Поначалу они еще собирали кассу, а потом все хуже и хуже – последние собирали так мало, что без господдержки и в ноль не вышли бы. Зритель от них отвернулся. Одним словом, где бы ты ни бракодельничал, это может сработать только в первый раз. Это вообще проблема нашей индустрии и продюсеров, которых, к счастью, становится меньше, но которые думают только о том, чтобы продать фильм. Не формулируют задачу с позиции «Я хочу рассказать историю». А думают с позиции «Вот «Сталинград» хорошо собрал, давай фильм про войну снимем». И пошли фильмы про войну, сделанные на ином качественном уровне. Вот эту болезнь нам нужно преодолеть.
– Произошла неизбежная усталость зрителя от плохих комедий или за последние пару лет изменилась сама ситуация с комедиями и они стали другими?
– Я смотрю на нашу индустрию и понимаю, что все, выступающее из ряда вон, из потокового производства, пользуется вниманием зрителя. Не было еще такого, чтобы вышел хороший фильм, а зритель до него не дошел. Даже на такой неброский арт-мейнстрим, как «Географ глобус пропил», зрители пришли. Публика чувствует качество, пусть кассовым такое кино и не становится. Мне кажется, что усталости у зрителя от комедии нет, но есть усталость от плохой комедии, сделанной второпях. Вот у нас вышел номер I will survive из «Самого лучшего дня» и собрал в Интернете больше миллиона просмотров, и я понимаю, что мы произвели эффект тем, что не поленились порепетировать, чтобы потом снять одним планом. Мы стараемся вкладывать усилия в игру, в историю, в то, как это рассказано, а не в постер, в ролики, не давить изо всех сил на маркетинг, продавая пустоту.
– То есть уважать зрителя?
– Я зрителя уважаю и считаю, что он главный судья. У нас сейчас выйдет фильм, и зритель скажет, какой он. Конечно, нужна реклама, чтобы привлечь людей в кинотеатры, но в итоге последнее слово все равно за теми, кто придет на сеанс.
– На вас давил как-то успех «Горько!»? Не мешал работать груз ответственности и имя Жора Крыжовников, на которое уже заранее возлагают огромные надежды?
– Нет, потому что, во-первых, я понимаю, что у меня не получится понравиться всем. Более того, не получится сделать так, чтобы всем, кому понравился первый «Горько!», теперь нравились все мои работы. Я рассказываю истории, как могу, и те, которые нравятся мне. Это всегда эксперимент, мы работаем в рисковой зоне – мы сначала делаем, а потом узнаем о том, что сделали, по реакции людей. На меня давит скорее желание делать так, как я хочу – хочется сделать очень хорошо, но есть ограничения, есть собственные силы психологические, которых иногда не хватает. Тут скорее груз требований к себе, который я тащу и с которым непросто.
– На мой взгляд, помимо уважения к зрителям, для кино и для комедии в особенности очень важно, чтобы режиссер любил своих героев – даже если они не самые приятные люди. Об этом думаете, когда работаете над фильмом?
– Это действительно некая программа. В мастерской у Марка Захарова, где я учился на театрального режиссера, была такая фраза: «Нельзя играть глупее себя». Это значит, что если ты шаржируешь персонажа, упрощаешь его, а сам ты умный и тонкий человек, то в этом никогда не будет обаяния. Ты можешь играть человека проще себя в плане эрудиции, культурного уровня, человека более непосредственного, но нельзя играть глупого. Нельзя играть с пренебрежением: если дурак, то в философском смысле, как Иван-дурак. Чье особое умение в том, чтобы плыть по течению. И не сделать лишнего – русский человек вообще так живет.
– Смотрите свои фильмы вместе со зрителями?
– Боюсь очень смотреть, мне проще слушать. Я комфортнее себя чувствую за дверью, так даже лучше понимаешь, как все идет. Потому что, когда сидишь в зале, у тебя внимание занято картинкой. К тому же просмотр со зрителем окончательного представления все равно не дает: один может посмеяться, ты этот смех услышишь, а 90 человек расстроятся, им не понравится. Это парадокс, но даже у самого плохого продукта найдется хотя бы один почитатель. И ориентироваться на почитателей нельзя, потому что важен не факт, что кому-то понравилось, а количество, мнение аудитории, массовый эффект. Поэтому я стараюсь слушать немного издалека, чтобы слышать, насколько интенсивно реагируют.
– В случае с «Самым лучшим днем», насколько я понимаю, задача еще и в том, чтобы люди не просто смеялись, но и подпевали. Надеетесь услышать это?
– Даже если это случится один раз, в одном кинотеатре на территории всей России, наша задача будет выполнена. Потому что мне хочется поделиться той эмоцией, которую чувствую я. Но важнее тем не менее история: поют ли, танцуют, делают ли предложение в зале, как это было на «Горько!» – это хорошо, и мне бы хотелось, чтобы зрители получили новый опыт и подпели героям. Но самое главное – это герои, их судьба. Когда мне рассказывают, как кто-то обсуждал мою картину, я всегда спрашиваю: «Эмоционально обсуждали?» Потому что может нравиться или нет, но главное – включен ли человек вообще в это обсуждение.
– Что дальше? Вы для себя исчерпали уже жанр комедии или пока еще нет?
– Очень психофизически тяжело делать музыкальный фильм. Музыка требует большего количества материалов для склеек, поэтому каждый музыкальный номер мы снимали вдвое, а то и втрое дольше, чем если бы снимали драматическую сцену. Больше надо эффектов, нужен вертолет, кран и т.д. И я себе сказал, что до премьеры я даже думать ни о чем не буду. Но вообще хотелось бы сделать, например, музыкальную мелодраму. Или сериал драматический – по пьесам Островского, перенесенным в наши дни. Мне кажется, это может быть очень интересно – «Бесприданницу», конечно, в наши дни не перенесешь, а вот «Грозу» можно. Хочется попробовать и фантастику, и триллер – много всего. Но думать об этом пока сил нет.
