Игорь Гуськов
Педро Альмодовар за естественность и аутентичность.
Фото с сайта www.festival-lumiere.org
В Лионе прошел 6-й Фестиваль Люмьер. Фестиваль без конкурса, где героями становятся мастера кино, представляющие зрителям старые фильмы, большинство из которых недавно отреставрировано. Здесь прошли ретроспективы Франка Капры, Клода Соте и одной из первых женщин-режиссеров в Голливуде Иды Лупино. Свои первые или редкие картины представили Майкл Чимино и автор бессмертного «Рембо» Тед Котчеф, Изабелла Росселини и многие другие. Но все ждали главного события – награждения испанского гения Педро Альмодовара призом Люмьер, который до того успели получить Клинт Иствуд, Милош Форман, Жерар Депардье, Кен Лоуч и Квентин Тарантино. Амбиции у Люмьера вполне конкретные: награждать самых-самых в городе, где в 1895 году на фабрике братьев Люмьер и родилось кино. И со временем стать аналогом ни много ни мало Нобелевской премии в кино, за вычетом призового фонда. Кстати, с прошлого года у фестиваля новая традиция – каждый лауреат повторяет тот самый первый фильм «Выход рабочих с фабрики Люмьер». Ставится камера, и в течение минуты снимаются выходящие в ворота гости фестиваля. Незадолго до работы на съемочной площадке в Лионе с Педро АЛЬМОДОВАРОМ удалось поговорить журналисту Игорю ГУСЬКОВУ.
– Вы – шестой лауреат Приза Люмьер. Чем для вас стала эта награда?
– Эта церемония останется в памяти. Слушая гостей на сцене, моих друзей и моих актеров, я задавал себе вопрос: что я в жизни сделал особенного, чтобы услышать столько добрых слов и признаний в любви? 19 фильмов, одни получились, другие – меньше. Но я всегда делал их от души, понимая, что не могу их не снять, и я их снимал без компромиссов, будучи движим одним желанием – рассказать историю так, как я ее слышу. В некотором смысле все мои фильмы – чистейшей воды проявления эгоизма. И то, что столько людей что-то находят в моих картинах или они их как-то затрагивают, – на грани чуда, ведь кино – вся моя жизнь!
– А если прокрутить время назад, как для вас все начиналось? Вы с самого детства знали, что станете кинорежиссером?
– Ребенком я хотел быть художником, все время сочинял какие-то истории, хотел стать архитектором и строить дома для людей, позднее это привело к тому, что я всегда сам придумываю и создаю декорации для всех моих фильмов, еще я хотел петь и создал в молодости панк-группу. Пел я, конечно, ужасно, но в ту эпоху панк был в зените: чтобы быть настоящим панком, достаточно было и просто лаять на сцене. Однако я всегда понимал, что в каждой из этих областей я несовершенен. Эти фрустрации только усилили мое желание все соединить вместе, и таким выходом стало кино: ведь режиссер должен быть чувствителен ко всем артистическим дисциплинам. Быть неудовлетворенным архитектором, неудовлетворенным писателем, неудовлетворенным певцом, неудовлетворенным актером, неудовлетворенной матерью-настоятельницей, неудовлетворенным отцом... я думаю, что все эти фрустрации стали топливом для моей работы как кинорежиссера.
– Ваши первые короткометражки, на восьмимиллиметровой пленке, вы сняли еще при франкистском режиме.
– Это так, но те работы были возможностью выразить себя, рассказывать истории на свой манер, ведь в то время я зарабатывал на жизнь, работая на почте. Все переменилось за два года. В 1975 году умер Франко, а 77-й стал началом новой демократической Испании, которая со взрывом всех свобод стала полной противоположностью той стране, в которой прошло мое детство. Возникло артистическое движение Мовида, которое позволяло вживую, через искусство, прочувствовать все те изменения, которые с фантастической скоростью происходили в стране. На наших глазах страна перестала чувствовать страх, и это невозможно описать словами, это по другую сторону чуда. Молодые и все те, кто сопротивлялся франкизму, вздохнули свободно и перестали бояться. Другая Испания, та, которая прекрасно жила в эпоху Франко, стала бояться нас. Это новое положение вещей, а мы его заслужили, привело и меня самого к переменам – в конце 70-х я снял свой первый настоящий полнометражный фильм «Пепи, Люси, Бом и другие девушки».
– А если представить, что вы бы родились в другой стране, а не в Испании, кем бы вы могли стать?
– Я все равно стал бы кинорежиссером. Потому что, будучи совсем маленьким, я понял, что мое предназначение – рассказывать истории с помощью изображений. Но если сыграть в предложенную вами игру, то если бы я начал снимать в Испании большие фильмы до Мовиды, я бы снял интересный фильм, очень глубокий, чтобы цензура в нем ничего не поняла. А затем я бы уехал в Париж, работал бы, наверное, официантом в кафе, чтобы следом снять второй фильм. И стал бы признанным в мире большим французским кинорежиссером. Если бы я родился в Америке, стал бы автором андеграундного кино, снимая моих друзей – трансвеститов, транссексуалов и наркоманов. Потом я не мог бы ничего снимать в течение 30 лет, став настоящим социологическим и культурным феноменом. Я ничего бы не писал, за исключением статей в знаменитых глянцевых журналах, и потерял бы себя, пробуя снимать настоящих голливудских звезд, которые бы не имели ничего общего с моими настоящими друзьями – теми самыми трансвеститами, транссексуалами и наркоманами. Меня бы, конечно, признали во Франции, и однажды я бы все равно оказался здесь, в Лионе, на Фестивале Люмьер. Если бы я родился в Великобритании, то я снимал бы интересные фильмы, близкие к мейнстриму, но известные только знатокам кино. Если бы моей родиной стала Турция, то я, может быть, смог бы снять свой первый фильм, настолько интересный, что им бы заинтерсовался Тьерри Фремо и меня бы даже пригласили в Канны, что дало бы толчок моей карьере. Если бы меня не позвали в Канны, то моя карьера режиссера на этом бы и закончилась.
– Есть режиссеры, которые любят работать с группой единомышленников, а есть «волки-одиночки». Кажется, для вас всегда было важно работать с теми, кого вы любите и хорошо знаете. Все ваши фильмы произведены компанией El Deseo («Желание»), которой вы руководите вместе с вашим братом Августином. По семь раз у вас снимались Кармен Маура и Антонио Бандерас. Да и другие актеры – скажем, Пенелопа Круз, Мариса Паредес, Росси де Пальма – остаются рядом с вами на протяжении многих лет.
– В начале моей карьеры, в конце 70-х – начале 80-х я жил в ритме Мовиды и друзей, которые меня окружали 24 часа в сутки. Ни секунды я не оставался в одиночестве. Большинство людей, которых вы назвали, стали моими единомышленниками в ту эпоху. Мы жили в одном ритме, и я создавал фильмы вместе с ними. В последние 15 лет мои привычки поменялись. Я живу более замкнуто, скорее даже в одиночестве. Сегодня я вижу себя вне каких-то групп и считаю себя именно художником-одиночкой. Но окна моей квартиры и, скажем так, духа по-прежнему открыты в мир, чтобы шум жизни извне достигал меня. Разница, наверное, теперь в том, что не я являюсь первоисточником этого бурления, хотя и продолжаю время от времени его поддерживать.
– Вы получили Приз Люмьер из рук Жюльет Бинош. Поблагодарив ее, вы сказали, что вас многое связывает.
– Я впервые повстречался с Жюльет Бинош в 1992 году, сразу после выхода фильма Жан-Поля Рапно «Гусар на крыше». В это же время в Париже мне удалось посмотреть фильм Джона Касаветеса «Премьера», его выпустил в повторный прокат Жерар Депардье, с которым я познакомился, работая под его председательством в жюри Каннского кинофестиваля. Фильм Касаветеса подсказал мне идею, которая могла бы объединить на экране Жюльет и Жерара. В итоге я не решился написать эту историю из-за моего плохого французского языка. Но этот фильм существует, превратившись в ленту «Все о моей матери». Однако та история, которая была придумана мною для Бинош и Депардье, сильно отличается от той, что вы увидели в этой ленте. Все происходило в одной театральной труппе, готовившей спектакль по пьесе «Трамвай «Желание». Бланш Дюбуа должен был исполнить спившийся персонаж Депардье, человек, побывавший в тюрьме и болеющий неизлечимой болезнью. Была предусмотрена и сексуальная сцена в алкогольных парах между Депардье и персонажем Ковальского. Жюльет Бинош должна была стать в этой истории Стеллой. По прошествии лет я очень жалею, что не реализовал эту историю на экране, как задумывал.
– В ваших фильмах мы часто находим скрытые или подчеркиваемые отсылки к другим фильмам и режиссерам.
– Да, очень часто я использую другие фильмы, которые входят в ткань моих картин как прямые цитаты или как ситуации из известных лент. Я делаю это для того, чтобы подчеркнуть какую-то черту в характерах моих персонажей или чтобы дать зрителям какие-то новые ключи для понимания ситуаций и самой истории в целом. В наше время, когда фильмы все больше напоминают видеоигры, важно показывать, что кино, история кино, может быть источником вдохновения для создания новых фильмов. Для меня важно, чтобы в современных фильмах мы могли ощущать отсветы истории кино.
– Фестиваль Люмьер как раз дал зрителям возможность увидеть среди прочих старых и отреставрированных фильмов ленты, которые вас вдохновляли. Мы узнали, что для «Высоких каблуков» одним из главных источников вдохновения была мелодрама Дугласа Сирка «Имитация жизни», а вестерн Николаса Рея «Джонни Гитар» был с вами в момент съемок «Женщин на грани нервного срыва». Что для вас значит смотреть кино на большом экране, в том числе и киноклассику?
– Я потрясен интересом зрителей к старому кино здесь, в Лионе. В обычных мультиплексах полные залы в 11 утра на сеансах фильмов 30-х годов, например. Я завидую этим зрителям белой завистью. И я в бешенстве от того, что у меня дома, в Мадриде, старые фильмы можно увидеть только на сеансах в Синематеке, а идея показывать их в обыкновенных кинозалах никому не приходит в голову. Да и сами простые кинозалы все чаще закрываются из-за кризиса. Билеты в кино становятся все дороже из-за поднявшегося НДС, и многие теряют привычку ходить в кинозалы. Здесь, в Лионе, я поговорил с Гаспаром Ульелем, который сыграл главную роль в картине Бонелло «Сен-Лоран. Стиль – это я». Оказалось, что фильм не выйдет в прокат в Испании, так так дистрибьюторы побоялись его выпускать. Я стараюсь ходить в кинотеатры два раза в неделю, и для меня это плохая новость. Все чаще я задаю себе вопрос: есть ли смысл оставаться жить в Мадриде, где все меньше возможностей смотреть хорошее кино на экране?
– Каждый ваш фильм удивляет, всегда есть какая-то изюминка в истории или в том, как вы ее рассказываете. Ваша цель – быть всегда оригинальным?
– Каждый делает свое дело так, как может. Я считаю себя аутентичным режиссером в том смысле, что рассказываю все истории на свой манер, и пока мне сопутствовала удача. Я – самоучка и научился всему, просто начав снимать, поэтому я не смогу делать фильмы по-другому. Что, впрочем, часто приводит меня к моментам, когда я ощущаю себя в опасности, ведь я никогда не заканчивал киношколу, а это делает для меня невозможной работу с продюсером, когда надо снимать какой-то фильм по его заказу. Но моя жизнь дала мне ответ: чем аутентичнее и естественнее я был, рассказывая свои истории, тем больший коммерческий успех сопутствовал моим картинам... Так я решил просто оставаться самим собой.
– Есть разные способы создавать фильмы: снимать историю, следуя ходу ее развития, или начать с самых важных и тяжелых сцен, погрузив группу и актеров в гущу событий.
– Прежде чем снимать тяжелые сцены, я предпочитаю подождать – актерам нужно время, чтобы окунуться в историю и зажить новыми образами. Поэтому я избегаю тяжелых сцен в первую неделю съемок. Но с первого дня второй недели берусь за трудные эпизоды, потому что не хочу их оставлять на финал работы. А в конце первой недели у меня всегда одна и та же мысль: как бы все уже сделанное переснять заново, так как я никогда не удовлетворен началом съемок.
– Но все-таки бывают же моменты, когда дело спорится и вы понимаете, что вот эта сцена получилась?
– На съемках фильмов «Возвращение» и «Разомкнутые объятия» я испытал это ни с чем не сравнимое ощущение счастья, когда ты понимаешь, что у тебя получается, как тебе бы хотелось. В такие моменты вся съемочная группа без всяких слов понимает это, потому что радость проступает на вашем лице. Я думаю, именно из-за таких моментов многие режиссеры становятся зависимыми от своей профессии. Эти волшебные моменты во время съемок как допинг, а ностальгия по ним – она всегда с вами.
– На церемонии ваша актриса Мариса Паредес сказала, что и благодаря вашим фильмам Испания стала другой: появились законы о разводе, о контрацепции, о гомосексуальных браках и возможностях по изменению пола.
– Я всегда жил, окруженный транссексуалами. Они живут в моих фильмах на правах самых обыкновенных людей и персонажей, не слишком-то поднимая на щит вопросы, которые волновали испанское общество. К счастью для бисексуалов, геев и транссексуалов, за прошедшие годы очень многое изменилось в лучшую для них сторону. По крайней мере в Испании, где теперь родители могут сопровождать своих детей на пути к изменению пола, например. Сегодня транссексуал может стать министром, а раньше его могло ждать только безрадостное будущее, в котором он мог бы заниматься проституцией, быть наркодилером или в лучшем случае стать певцом/певицей в кабаре.
– У вас самая интересная профессия. Вы снимаете больше 35 лет и сделали 19 фильмов. Никогда не ставили себе планку: остановлюсь в таком-то возрасте? Или после 20-го, например, фильма?
– Это очень трудный момент в жизни каждого человека, и не только кинорижессера, расстаться с работой и выйти на пенсию. С уважением отношусь ко всем режиссерам, которые продолжали работу до самого конца, даже если их последние работы не приносили ничего нового. Очевидно, что и в этом вопросе есть исключения. Надеюсь попасть в эту категорию. В моей голове стоит картинка: Джон Хьюстон в своем инвалидном кресле, с кислородной маской, снимающий свой последний шедевр «Дублинцы». Этот фильм, на мой взгляд, является одним из редких примеров, когда кино смогло подняться на уровень великой литературы. Джон Хьюстон с горящим взглядом на своих последних съемках – я хотел бы быть таким. Но не раньше 80 лет!
