04.07.2013 00:01:00
Море, вернись!
Дарья Борисова – «Где-то в Азии» – так можно определить место действия. Тем не менее в какой мере это отступившее море – Арал?
– Арал стал поводом. Кроме Арала есть Каспий – он тоже сжимается. В Чили исчезло огромное озеро. Просто когда-то мы с Наной Джорджадзе собирались делать документальный фильм про Арал, у меня остались впечатления, материалы. Ситуация с Аралом – проблема всей Евразии. Со дна бывшего моря поднимается пыль – соляная пудра, которая ветром разносится на тысячи километров, даже до России долетает. И там, где она оседает, все гибнет.
– Ваши продюсеры жаловались, что снимать летом в Казахстане было крайне тяжело. Неужто нельзя было найти место, более комфортное для работы?
– Мы искали натуру и в Иране, и в Израиле – на Мертвом море. Даже под Алматы смотрели. Но самыми подходящими оказались места под Актау, это бывший город Шевченко. В них есть и суровость, и романтика. Ведь настоящая красота несет в себе и жизнь, и смерть. Помню, мы ехали туда впервые и оказались вдруг перед обрывом. Над ним – святое место, Султан-апе (это тамошний Нептун так зовется). И я увидел множество старинных мачт деревянных! Давным-давно, когда там еще было море, произошла крупная катастрофа. С тех пор туда стали приезжать моряки, устраивали что-то вроде жертвоприношений морю. Рядом колодец со сладкой водой, очень холодной. Трехэтажные кельи – когда-то это была школа суфиев. Тоннель, по которому можно было дойти до моря. В какой-то момент вдруг сгустились тучи и над нами образовалось кольцо – через него бил солнечный луч. Я решил, что это знак.
– Вы говорите, «В ожидании моря» – вторая часть трилогии. Чем объединены фильмы? Какое продолжение нас ждет?
– Будет еще «Живая рыба» по сценарию Олега Антонова. Это триптих о евразийском пространстве. Мир вроде того, что создает в своих произведениях Маркес. Я взял у писателя принцип – создавать образ особого места. Кстати, Маркес успел увидеть «Лунного папу». И через одного нашего общего знакомого передал: «Скажите Бахтиёру, что он для меня – Маркес в кино. Я готов отдать ему все, что он хочет экранизировать из моих произведений». Я люблю пограничье. Там интересное напряжение. Сосуществуют разные народы, культуры. Они пытаются вместе жить, что-то создавать или, наоборот, разрушать. В воздухе что-то витает. Место на краю. Как человек на краю решения, кризиса. И в этой точке интересно его изучать.
– Вы снимали «Лунного папу» в удивительном краю, где сходятся три страны: Таджикистан, Узбекистан и Киргизия.
– Точно. Мы на съемки каждый день ездили через три границы. Там свое море – Кайраккумское водохранилище. Есть легенда, что когда-то на его месте было большое поселение. Потом пришла вода, накрыла жилища. Люди ушли. Все это оставило особую энергетику. Там невероятные закаты. Когда люди смотрели «Лунного папу», были уверены, что цвета неба – достижение компьютерной графики. А они настоящие! Есть там в округе точки, в которых у наших девушек из съемочной группы длинные волосы просто столбом поднимались над головой! Однажды на нас сель сошел с гор. Я спросил местного священника, почему природа так с нами поступает. Он говорит: «Что вы хотите? Вы же пришли, построили тут целый город, не спросив ни у букашек, ни у таракашек, ни у мышей полевых. Нарушили их мир. Вот сель и снес вашу декорацию». Потом с гор спустились боевики… Развязали бой неподалеку. Когда мы снимали «В ожидании моря» около Актау, из тюрьмы убежали какие-то ваххабиты, устроили перестрелку рядом с нашей декорацией. А если бы они пришли туда в то время, как шли съемки, в заложники бы взяли членов группы?! Все время у меня приключения…
– Сегодня постсоветская Азия в зоне особого интереса, и кино обращается к теме миграции. Снимают о таджиках даже те, кто никогда не бывал на их земле. У вас не брезжит желание высказаться про то, что происходит на вашей родине?
– Я, по сути, очень советский человек. Я не принял того, что произошло с моей страной – СССР. Мы говорили про это с Эмиром Кустурицей – он так же страдал после распада Югославии. Он стал жить в Париже, иногда – в Сербии. Я живу в Берлине и в Москве. Многие говорят, что в Советском Союзе все было плохо, все друг друга ненавидели. Но я как художник этого не видел! Мой родной Душанбе был интернациональным городом. Мы не обращали внимания на какую-то КПСС – она жила где-то своей жизнью, а мы своей. Конечно, на бытовом уровне были случаи ненависти, но сейчас-то это уже не на бытовом, а на политическом уровне! Я вижу в Москве гастарбайтеров – это другие лица, не те, что на фотографиях времен моей юности. И я не вижу в этом ничего прекрасного. А я по части искусства исповедую веру Пушкина, который чувства добрые лирой пробуждал. У меня есть замечательный сценарий про тот мир, но он вообще не связан с гастарбайтерами. Что-то в духе «Легенды о Нарояме». Живет аул, полгода у них снега. И люди говорят шепотом – чтобы снег не сошел. А одной женщине подошло время рожать. Получается, рожать нельзя и надо уничтожить ребенка. Ведь он может вскрикнуть – а он вскрикнет! – и тогда лавина накроет аул. Почему люди не уходят из этого аула? Есть предсказание предков, что что-то случится страшное, стоит людям покинуть это место. И они терпят. Вот какая история мне интересна. Она красивая, она на все времена.
– В нынешнем вашем фильме есть образ окраины, где раньше была жизнь. Единственный пассионарий, герой Бероева, воспринимается как безумец. Это метафора общего настроения людей на пространстве постсоветской Азии?
– Не только Азии, но всей нашей бывшей страны! Движуха ведь только в Москве, ну в Питере. А в глубинке не так живут.
– Вы – один из немногих, кто постоянно делает фильмы в копродукции. Почему наша киноиндустрия так медленно осваивает совместное производство?
– Для копродукции должен быть нужный сценарий – универсальная история. Нужно выработать терпение. Постоянные переговоры, консультации юристов. У нас нет этой культуры. К развитию копродукции должна быть воля государства. Россия подписала Европейскую конвенцию, вступила в фонд «Евримаж», но на бумаге одно, на деле другое. Вот, например, мы сейчас уперлись в проблему. Не можем получить прокатное удостоверение. А фильм уже живет, мы показываем его на фестивалях. Но для того чтобы он вышел в прокат, мы должны заплатить огромный штраф.
– Почему?
– Потому что не сдали вовремя исходные материалы в наш Госфильмофонд, а без этого у нас картину государство не принимает. Лаборатория, в которой хранятся все исходные материалы фильма, находится в Бельгии (таков закон «Евримажа»: у фильма может быть сколько угодно компаний-производителей, но материалы должны храниться в одном, заранее выбранном и указанном месте), но там давно уже не делают исходников в том виде, в каком их от нас ждет российское Министерство культуры – на пленке. В Европе давно перешли на цифру. Значит, нам надо регулировать закон о копродукции, чтобы он работал. Иначе получается ситуация, как у нас. Мы фильм закончили. Мы открыли Римский фестиваль. Иван Демидов сам подписывал приказ об оказании материальной помощи по презентации фильма в Риме. А теперь от нас требуют того, чего в Европе уже не делают, штрафуют за невыполнение требований. Какое-то время назад я написал письмо замминистра культуры Ивану Демидову, объяснил, что происходит. Ответа, кстати, так и не получил. После четырех месяцев объяснений, переговоров и уговоров бельгийцы поняли, чего нам надо, и будут каким-то хитрым способом печатать нам на пленке негативы, хотя они этого давным-давно не делают.
Комментарии для элемента не найдены.
