Дарья Борисова
Режиссер Беллоккьо – с задней мыслью. Фото Reuters
– Известно, что афиша фильма – графическое воплощение его философии, идеи. На постере «Спящей красавицы» – кроны деревьев, а над ними – свет, струящийся с небес. Вроде вы атеист… Так что же (или кто же) – источник этого света?
– Неужто вы подумали, что это божественный свет?
– Такая версия напрашивается…
– Как интересно. Но нет. Я ведь и правда атеист. К тому же афишу придумываю и делаю не я. Я ее утверждаю. Эта композиция – с кронами и светом – напомнила мне сказку «Спящая красавица». В какой-то момент там появляется принц. Он пересекает лес, где героиня спит вот уже сто лет. Заходит в замок и поцелуем пробуждает Спящую красавицу. То есть этот свет – не бог, а принц. Думаю, такова метафора постера.
Знаете, католики с большим вниманием отнеслись к этому фильму. Особенно к двум эпизодам. Когда герой вытирает лицо возлюбленной (ее брат, в ярости, плеснул на нее воду из стакана). Один священнослужитель нашел в этом мотив Плащаницы, когда Мария Магдалина промакивает лик Христа. И когда героиня-наркоманка снимает со спящего врача ботинки – в этом тоже уловили сходство с евангельским эпизодом, в котором Магдалина умащивает ноги Христа. Увидевший эти аналогии священник счел, что это говорит о вероятности моего обращения в веру. Но не думаю, что это возможно. Я не вижу и не чувствую бога. Эти образы – из времен моего детства, когда я получал католическое образование. Они остались в моем подсознании и всплывают, пока я сочиняю историю. Все то, что мы прожили, что мы видели, не исчезает. Остается внутри нас. Когда наше воображение работает, эти образы способны возвращаться и оказываться в таком переработанном виде, например, на экране.
– В фильме две героини находятся в безнадежной коме. Вы даете понять, что, по-вашему, есть милосердие. Это не продление их искусственной жизни. Это отключение кнопки. У такой позиции масса сторонников, она вполне доказательна. Но почему вы не дали уйти из жизни третьей героине – отчаявшейся наркоманке?
– В какой-то момент она чувствует интерес со стороны врача – глубокий, человеческий. Новый, неизвестный ей ранее. Он останавливает ее в стремлении к смерти. Это сила любви, которая дает нежданную силу жить.
– На фестивале в Венеции, где впервые был показан ваш фильм, приходилось слышать такие глубокомысленные предположения итальянских критиков: Спящая красавица – это нынешняя Италия.
– В фильме два уровня, и один из них действительно политический. В 2009 году правительство Берлускони воспользовалось судьбой Элуаны Энгларо. Законодатели хотели максимально быстро провести закон, который заблокирует решение суда – по нему за Элуаной признавалось право на эвтаназию. По-моему, политики цинично использовали ситуацию, чтобы не потерять расположение Ватикана и итальянских католиков. Им не понравилось то, какую волну сочувствия вызвало решение Элуаны. Кстати, католики в отношении к эвтаназии тоже делятся на два лагеря. Вспомним Папу Иоанна Павла II, который произнес знаменитую фразу «Дайте мне уйти в дом Отца». То есть он – католик – просил, чтобы прекратили терапевтическое лечение, дали бы ему уйти. Также кардинал Мартини, страдая, просил, чтобы его усыпили. Для других же католиков этот выбор – неприемлемый. Я признаю за ними свободу отказаться от собственного выбора. Но и они должны признать за мной мою свободу самому решать, жить или умереть.
Но в фильме история Элуаны – фон. Ее присутствие невидимо. Просто герои реагируют на ее смерть. А фильм-то не столько о смерти, сколько о жизни, о пробуждении.
Разумеется, сопоставления Спящей красавицы с Италией напрашиваются. Страна тоже парализована. Хотя в ней существует очень многочисленная сила (в основном молодежь), которая пришлась не по вкусу правящему классу. Но это треть итальянского электората! Что будет дальше, не знаю. Я не политик. Но сравнения с параличом закономерны. И не думаю, что пробуждение будет мгновенным, как в сказке…
Фильм был воспринят в Италии с большим интересом, но не без полемики. К сожалению, все пошло так, как когда-то с моим фильмом о похищении и убийстве Альдо Моро «Здравствуй, ночь!» Газетчики и политики использовали фильм как возможность затеять дискуссии о вещах, не имеющих отношения к фильму. Такое часто случается. Ты хочешь сделать просто фильм. Фильм о каких-то персонажах. Но политики видят в нем себя. И сразу начинают утверждать: «Нет, я не такой!» Зрители втягиваются, начинают большее значение придавать реакции политиков на фильм, не видят его таким, каков он есть.
– В картине сильно ощущение авторского сарказма по отношению к политической машине. Ваш взгляд на коррупционную суету – взгляд свободного человека. В России кинематографисты получают деньги на кино от государства – по большей части. И они предпочитают это государство не критиковать. Обходят острые общественно-политические темы.
– Конечно, если государство финансирует фильм, автору труднее критиковать это государство. Но не невозможно! Мой фильм тоже частично был профинансирован государством. Но в Италии власть допускает критику в свой адрес и при таком раскладе. До цензуры дело не доходит. Видимо, российская демократия отличается от итальянской. В Италии такая демократия, при которой режиссеру разрешено критиковать власть и вообще свободно выражать свои идеи. Если твои идеи отличаются от идей правительства, это еще не значит, что министерство откажет тебе в финансировании.
Дарья Гармоненко