Смерти нет – да здравствует смерть

Рената Литвинова умеет то, чему можно сто лет учиться, да так и не научиться, - она умеет запрягать коня и трепетную лань, получая в упряжке веселое существо-мутанта, которое поразительным образом говорит с тобой на одном языке. Это даже не сочетание несочетаемого – это умение перемутить две стихии и создать из них одну – сумасшедшую, сказочную, лопочущую невесть что, но до крайности обаятельную.

«Последняя сказка Риты» - ласковая феерия о приходе Смерти. Главная героиня фильма Маргарита Готье (Ольга Кузина) смертельно больна, она сидит в больничной палате и каждую секунду спрашивает: «Где надежда?» А Надежда – это ее подруга-врач (Татьяна Друбич), основательно пьющая дама, которая ничего уже не может сделать для своей подруги. Зато вместо нее рядом с Ритой – сестра из «моргового отделения» Таня Неубивко (Рената Литвинова), которая является к героине с бокалом шампанского, чучелом хорька, то оживающим, то вновь замирающим, и неистребимой сигаретой в зубах. Веселая, приветливая, заботливая смерть.

Она становится верной подругой Риты до гробовой доски последней и бодро сопровождает ее по коротенькому, оставленному ею же, отрезку жизни. Таня Неубивко радостно исповедует заповедь «не убий!» - зачем убивать, если каждый человек сам прекрасно дойдет до своего смертного часа. Главное – помочь ему последние шаги пройти весело, волшебно, задорно.

Таня Неубивко, она же Смерть, ходит так близко к каждому из героев, так заботливо заглядывает им в глаза и искренно переживает их трудности, что ничего не остается, как начать искать на лице каждого из них печать смерти. И находишь. Только печать эта оказывается не фатальной – она такой же признак жизни, как блеск глаз, вибрация голоса, теплота объятия. Даже больше – Смерть оказывается вернее, добрее, внимательнее друзей, близких, родных. Под конец остается только она, и наступает момент, когда не только перестаешь ее бояться, но и принимаешь ее как единственное избавление от мирских тягот и предательств. Красавица Надежда, несмотря на свое говорящее имя, не в состоянии помочь умирающей Рите – не потому, что нет лекарств или болезнь не поддается, - а потому, что человеческих умений тут оказывается мало. Человек слаб и эгоистичен. Смерть сильна и альтруистична. Она трепетно заботится о жизни, ее даже больше, чем живых, волнует коррупция и нарушение целостности городской архитектуры. «Мэр этого города постоянно сносит красивые дома», - жалуется она кому-то (нет, наверное – Кому-то) по телефону-автомату.

«Последняя сказка Риты» во многом абсурдна. Она похожа на то, что психиатры называют «просоночным состоянием», - бред здорового сознания на границе яви и сна. Каждый из нас – кто чаще, кто реже – погружается в такое состояние, когда сон настигает, обволакивает мозг, сопротивляться ему становится невозможно – и тогда в голове сами собой рождаются немыслимые образы, необъяснимые метафоры, алогичные тезисы. Рождаются и тут же убегают, чтобы никогда больше не вернуться. А потом – сон.

Литвинова весь фильм балансирует на такой грани – поступки ее персонажей продиктованы не логикой драматургии, не причудливыми сюжетными ходами, прокопанными режиссерской мыслью сквозь толщу жизненных ситуаций. Они рождаются и умирают в своем, изолированном и необычном микромире, в котором авторитарно правит капризная фантазия режиссера. Ей словно недосуг объяснять свои причуды – она торопится их поскорее воплотить, чтобы не дай Бог не ускользнули. В «Последней сказке Риты» мало что можно объяснить логикой драматургии – здесь почти нет логики. Зато есть сны – той степени яркости, что бывает под утро, перед пробуждением.

Эта абсурдность словно почерпнута из Киры Муратовой, хотя сняты лишь вершки – корешки у Муратовой поглубже, у нее кажущаяся абсурдность ситуации и поведения персонажей всегда стоит на страже режиссерского замысла.

Но в литвиновской абсурдности, надо признать, масса обаяния. И не в последнюю очередь потому, что режиссер нам ничего не навязывает, ничего не пытается доказать, ничему не пытается научить. Литвинова не декларирует «доброе кино» и не объясняет нам всю важность нравственных ценностей в наше меркантильное время. Это такая редкость для отечественного кино, помешавшемся на лукавом мессианстве и злобном стремлении оглушить зрителя добрыми нотками. Литвинова, накручивая и накручивая эпизод за эпизодом, диалог за диалогом, будто бы и не преследует никакой цели, кроме одной – показать смерть в том обличье, в какой она ей самой видится, - в обличье интересной яркой молодой тетеньки, всеобщей сестренки, спутницы в последнем путешествии уходящих и утешительницы остающихся. Она не боится признаться, что ничего не знает – только чувствует. Режиссер не боится упреков ни в отсутствии драматического развития характеров – их тут просто не может быть, потому что тут о них никто не думает, - ни в нарушении законов драматургии. Ими и правда здесь отчаянно пренебрегают, ставя моментами зрителя в один тупик с запутавшейся в собственной извилистости сюжетной линии.

Этому фильму надо отдаться, не пытаясь разгадать логику режиссера. Не надо пытаться понять, зачем тут, например, ни к селу ни к городу Сати Спивакова в роли главврача больницы, или режиссер Николай Хомерики, скверно играющий унылого жениха Риты. Или оживающий памятник Юрию Гагарину. Да и даже хорек – он так же необязателен, как и все остальное – и Спивакова, и Хомерики, и кафе «Запределье», и масса зеркал, тонны сигарет, декадентские шляпки, пурпурная помада, песня Земфиры (которая, кстати, тут и сопродюсер). Все это надо просто принять или не принять, как саму Литвинову, которую нельзя делить на Литвинову-актрису, Литвинову-режиссера, Литвинову-драматурга. Она – персонаж, маленький человек-оркестр, который иногда фальшивит, иногда сбивается, но играет всегда увлеченно, ярко и ни на кого не похоже.

Один из фильмов Ренаты Литвиновой – документальная лента о нескольких советских киноактрисах – называлась «Нет смерти для меня». Словно эпиграф к «Последней сказке Риты» - если смерть приходит в таком ярком платье и с таким смешным хорьком под мышкой – то да здравствует смерть. А коль скоро «да здравствует смерть», то смерти и вовсе нет. Кажется, это единственное, на чем настаивает Литвинова.