Vive la France!

В Париже даже дождь прекрасен.
Кадр из фильма «Полночь в Париже»

В Москве прошел фестиваль «Осенняя эйфория», в программу которого киновед Андрей Плахов включает самые яркие авторские картины года. Например, «Полночь в Париже» Вуди Аллена и «Гавр» Аки Каурисмяки. Обоих мэтров – манхэттенского неврастеника и мрачного финна – потянуло во Францию, оба так или иначе обращаются к прошлому как к источнику вдохновения.

Недавно мы уже видели фильм Вуди Аллена про то, как быстро иной раз способна старушка Европа свести американцев с пути истинного, закружить в вихре страстей. «Полночь в Париже» в фабуле своей наследует «Вики Кристине Барселоне». Там две американские туристочки приехали любоваться хрестоматийными красотами города Гауди, да и влюбились без памяти в грубоватого мачо – а одна из них, между прочим, без пяти минут жена респектабельного и перспективного гражданина США. В новом фильме успешный голливудский сценарист с амбициями писателя оказывается в Париже, где воздух пропитан токами творчества, а каждый угол освящен памятью о бродивших мимо поэтах и художниках. Летит к чертям выгодная и казавшаяся непоколебимой помолвка, и, главное, нет пути назад – в комфортабельный ад поточного сценарного производства. Тут каждый вечер в час назначенный за ним приезжает старинная машина и увозит от невесты-мещанки, тещи-барахольщицы и тестя-бизнесмена в компанию бесшабашных супругов Фицджеральдов, мрачноватого романиста-буяна Хемингуэя, закомплексованного начинающего режиссера Бунюэля и, наконец, громогласной критикессы Гертруды Стайн. Они пьют и гуляют ночи напролет, частенько дерутся и норовят утопиться в Сене, но не мыслят жизни без искусства – тем и милы они сердцу недобитого Голливудом Гила, пришельца из 2010-х.

На самом деле, именно путешествие во времени – соль этого философского анекдота Вуди Аллена, а Париж составляет самый выигрышный фон. Ведь французская столица – словно запасник театральных декораций, в ней найдется узнаваемый задник для драмы из любой эпохи. Нашему современнику Гилу золотым веком кажется Париж 1900–1910-х, туда он и «ныряет». Там влюбляется в прелестницу с Монмартра в исполнении обворожительной Марион Котийяр. В какой-то момент она утащит его в свое заветное – в «бель эпок», за столик в «Мулен Руж», в компанию Тулуз-Лотрека и Гогена – те станут ворчать, что настоящая жизнь была в эпоху Ренессанса┘ Меняются формы жизни, но не человеческая природа – во все эпохи он недоволен текущим моментом и искренне считает, что опоздал родиться во времена рыцарей или кавалеров в пудреных париках.

Портовый Гавр в фильме Аки Каурисмяки какой-то немножко сказочный, условный. Местом действия мог бы стать любой приморский город Европы, где в доках прячутся беженцы-африканцы. Это проблема последнего десятилетия, но между тем Каурисмяки намеренно тушует приметы современности. В атмосфере картины множество отсылок к прошлому, причем такому, каким мы представляем его по французской киноклассике. В исполнении Андре Вильмса главный герой неподвижностью лица, повадкой напоминает Жана Габена, а его супругу зовут Арлетти. Маленький Шербур напоминают улочки этого экранного Гавра – те же семейные лавки, мастерские. Столь же добрые и романтичные люди на них живут. Кстати, это мир пожилых людей. Единственный ребенок здесь – темнокожий мальчишка, которого удалось спрятать в ходе облавы пожилому чистильщику обуви. Его укрывают от посторонних глаз все соседи, и тут снова приходят на ум ассоциации со знаменитым киноэпизодом из фильма «Цирк», когда негритенка бережно передают из рук в руки космополитичные советские циркачи. И финал Каурисмяки сочинил ужасно несовременный – добро в нем побеждает зло, инспектор полиции вдруг встает на сторону укрывателей и дает капитану маленькой яхты вывезти в трюме мальчишку в Лондон, к его матери.

«Гавр» получил приз ФИПРЕССИ на Каннском фестивале и номинирован на «Оскар» от Финляндии. В отличие от фильмов Вуди Аллена, предстающих каждый раз сериями нескончаемой человеческой комедии, «Гавр» кажется если и не итогом, то завершением целой эпохи в творчестве Каурисмяки. Сказочность формы обманчива. За ней – не то бегство от настоящего, не то прощание с человечностью, уютом старой Европы.