Подсмотренная легкость бытия

Академик Вайда.
Фото Reuters

Вайда все время с нами: показывают его фильмы, в театре «Современник» уже семь лет играют «Бесов» в его постановке, а в Новом драматическом по его идее режиссер Вячеслав Долгачев поставил спектакль-импровизацию по «Идиоту».

Вайду часто, легко и невдумчиво обозначают режиссером политического кинематографа. Отчего бы и нет? Для того все необходимые предпосылки имеются. В особенности если говорить об определяющем жизненном опыте. Отец, офицер польской конной артиллерии, попал в 1939 году в советский плен, его расстреляли. С первого же фильма, «Поколение» (1954), Вайда привносит свою рефлексию по поводу политико-социальных оттенков справедливости в плоскость кино. И это то, от чего он не отказывается и сейчас, продолжая снимать фильмы с четкой идейной подложкой («Катынь», 2007).

Однако, как всякий мудрец от кино, коих, заметим, немного, он с политической подоплекой обращается осторожно. Потихоньку выруливая туда между острыми диалогами – они иногда заполняют фильм до отказа, но говорят не впустую. Мимоходом заостряясь и на изобразительном качестве кадра. Явно испытывая необычайную страсть к пространной перспективе, которая готова вести зрителя то по длинным коридорам и залам, то по городу с непременным посещением его потаенных закоулков. Тут явно видно художественное образование Вайды, его тяготение к композиционной осторожности, к нарочитому равновесию. И к стилистической точности: он в одном фильме может органично сочетать элементы театрального преувеличения (в сценах смерти), копировать куски из голливудских авантюрных историй, делать польских девушек похожими на американских и итальянских див и одновременно оставаться на позиции романтика, который любит простую поэтику бытовых ситуаций.

Манеру Вайды сейчас называют академичной. Иногда обвиняют, что чересчур. Говорят, скучно. Вместе с тем этой вот «скучности» подчас так не хватает в современном кинематографе, где, например, забывают четко выстроить позицию кинозрителя. А вот Вайда о ней помнит, и его зритель оказывается наблюдателем. Он смотрит на происходящее, подсматривая, но не из зала, а из укромного места, запрятанного где-то там, в игровом пространстве экрана. Взвешивая всю потаенную тяжесть той легкости, с которой, кажется, герои польского кинематографиста проживают свою киножизнь.