Любовь и призраки

«Багровый пик» лишь притворяется хоррором. Кадр из фильма (2015)

Со дня российской премьеры «Багрового пика» режиссера Гильермо дель Торо прошло уже две недели, расколовшие зрителей и критиков на два лагеря. Культурологический и абсолютно бессмысленный аттракцион, обманчивый в своих трейлерах и разочаровывающий своим действием – позиция скептиков. Они же продолжают: не столько лабиринт, сколько старинный дом, в котором происходит действие картины. Архитектор застрял в самоповторах, не оправдав ожиданий, – в сюжетных коридорах не найти былой изобретательности, дизайнерская отделка комнат способна вызвать лишь сочувствующую улыбку (мол, видели уже), подвалы не пугают, а смысловая крыша насквозь прогнила.

Но в эту дыру залетает непонятно откуда взявшаяся желтая листва. Из подвалов лезет наверх красная глина, обрушивая фундамент. Этот образ куда примечательнее того, что под землей якобы спрятаны сюжетные секреты. Комнаты просто-напросто переполнены деталями, внимания на которых никто не акцентирует, а коридоры лишь обманчиво прямы и неоригинальны.

На самом деле обвинять режиссера в том, что он изменил своей мексиканской экзотичности, подсунув вместо хоррора неказистую love story, – все равно что упрекать другого латиноамериканца – Габриэля Гарсия Маркеса – в переходе от подражательски-оригинальной, локальной повести «Полковнику никто не пишет» к магически самобытному, всеобъемлющему роману «Сто лет одиночества». При сохранении, заметим, пышности слога: так и дель Торо от фильма к фильму деформирует, как никто другой, человеческие лица, поет гимны феминизму и сражается со студиями-мейджорами, из каждого боя выходя все более наглым.

Из ныне живущих сказочников первенство, как правило, отдают другому выдумщику с фирменным стилем – Тиму Бертону. До недавнего времени полубезумный американец и одержимый потусторонним миром мексиканец пересекались разве что стилистически, да кое-где идеологически. Девиз обоих: призраки – это нормально!

Но сдается, что сегодня дель Торо может дать номинальному сопернику фору: не изменив авторскому вкусу и вновь обратившись к мифам и легендам, он возродил в памяти целый жанр неоготики в его классическом варианте. 

Бертон, сверкнув под конец 1990-х насыщенной в плане экшна «Сонной лощиной», транспонировал собственные готические наработки в сферу мультипликации, на большом экране напомнив о себе прежнем разве «Суини Тоддом». Но то мюзикл, и в самой форме видится главная находка американца.

После «Сонной лощины» Тима Бертона о готике забыли на целых 16 лет. Кадр из фильм «Сонная лощина». 1999

Мексиканец пошел другим путем: выбрав очень богатую – сочащуюся кровью – литературную почву, он в прямом и переносном смысле выстраивает на ней собственное здание-сюжет. Вокруг – пустырь, на котором громоздится махина, изобретенная обманчиво милым баронетом Томасом. Она напоминает о еще одной контекстуальной страсти дель Торо – паропанке. Земля становится одним из скрытых символов: автор противопоставляет друг другу социальные слои и культурные коды. Вот это уже по-настоящему другой уровень: не «Замок Отранто» Хораса Уолпола, не «Носферату: Симфония ужаса» Фридриха Мурнау, но «Демократия в Америке» Алексиса де Токвиля. Аристократия Старого Света, держащаяся за землю любой ценой, превращается в вампиров, доходя в своей привязанности до инцестуальных извращений. Банкроты становятся призраками, прикованными к земле. А призраки, как объясняется в фильме, – метафора прошлого. Такой вот социально-мифологический круговорот.

На фоне голливудского переосмысления готической классики – все эти части «Другого мира», новоявленный «Дракула», прикончившие жанр «Сумерки» – неспешный, хоть и выкладывающий в первые секунды весь свой сюжет «Пик» – глоток свежего воздуха. Он уютен, как и все картины дель Торо: зритель становится персонажем фильма «Окно во двор» одного из творческих ориентиров мексиканца – Альфреда Хичкока (который незримо присутствует здесь своей «Ребеккой»). Теплая и маленькая квартирка, сломанная нога, бинокль, через который видишь злодейское убийство в доме напротив. Не страшно. Искушенный же зритель, принимающий правила игры, поймает себя на мысли, что убийца уже стучится в его двери.

Увидеть (или придумать) все эти аллюзии – и Дойля, и По, и Шелли, и Остин, и Кэролла, и Хичкока, и Бунюэля, и многих, действительно многих других – сможет не каждый. Что подвело к еще одному критическому уколу: дескать, приторная, если не притворная элитарность de facto рассчитанной на массового зрителя картины неуместна. Но, честное слово, в нашей стране «мистических» телеканалов подобные хрестоматии как нельзя лучше подходят для культурного просвещения: показал по ТВ (так и хочется добавить – «три») «Багровый пик», а затем неделю доходчиво просвещаешь.

Что до сюжета – неужели кто-то сегодня до последней страницы любого из рассказов Конан Дойля гадает, что же должно произойти? В этом особенная ценность работы мексиканца. Он не переворачивает жанр, берет не сюжетом и не зрительским страхом перед привидениями. (Хотя саспенса здесь хватает.) Неоготика – форма, обволакивающая смыслы. Эстетический канон, набор символов, шифры и заигрывание с классикой – все это и раньше в той или иной мере присутствовало у дель Торо, но такой насыщенности при старой-новой оболочке еще не было. Режиссер не меняет образы, которые создал еще в «Хроносе» 1993 года. Что толку быть главным автором-изобретателем? «Багровый пик» – это взросление, постмодернизм, трансформация самого дель Торо, не боящегося рисковать.

Но не идущего в своем риске до конца. Так, по очень многим параметрам «Пик» схож с «Дракулой Брэма Стокера» Фрэнсиса Форда Копполы. Та же возрожденная готика, та же верность традициям, то же визуальное пиршество, насыщенное образами и аллюзиями. Но Коппола, будучи маэстро режиссерского цеха, для которого право на риск безгранично, гипертрофировал любовную линию – основу любой готической истории – и обессмыслил все последующие обращения к этой тематике в вампирском кино. Акт вампиризма всегда был метафорой секса, но итальянец уделил этому столько внимания, что после него любые попытки высказаться на ту же тему будут по меньшей мере инфантильны.

Мексиканец же в рядах мэтров пока не числится, что крайне досадно – вот уж кому карт-бланш стоит дать. С другой стороны, на примере «Пика» видно, почему он и до того не блистал в исследовании психологической подоплеки гендерных отношений. Попробовал, что называется, вырасти над собой. Но вряд ли получилось: «Пик» в этом плане увязает в романтических литературных стереотипах, на которые опирается: сентиментально, но не более того. Для последователей – непаханое поле. Для фильма о любви – изъян.

Но этот нюанс не отменяет главного: мало какая кинокартина от мейнстрима в этом году удостаивалась таких разборов, копаний и раскладывания по полочкам. Как итог мы получили не только одну из замечательнейших лент года, но и отличную ироническую историю режиссера. Голливудским дебютом дель Торо стал в свое время второй «Блэйд», внесший свою лепту в вестернизацию готического жанра. Так что есть в этом и установление справедливости: мексиканец помнит свои долги. До банкрота ему далеко, но, как сам он говорил: призраков пока не видел, но уже слышал.