То, о чем еще не мечтали сюрреалисты

На открытке выпущенной к 1 апреля, воздыхатель с букетом цветов рассекает воздушные потоки на рыбе-аэроплане.

Мультимедиа Арт Музей любит порой делать ходы неожиданные, не зацикливаясь на том, чтобы утвердить фотографию исключительно в ранге высокого стиля. Наоборот, в МАММ к ней подходят демократично и вместе с fashion-классиками Альбертом Уотсоном и Джан Паоло Барьбери или просто с великим классиком Робером Дуано тут показывают открытки, причем массового производства. 

Так на Остоженке уже делали четыре года назад, продемонстрировав голографические открытки 1970-х. А чтобы публика не засомневалась (ну что нам открытки?), назвали показ «3D 70-х». Сейчас, тоже в рамках фотобиеннале «Мода и стиль в фотографии», Финский музей фотографии из Хельсинки привез в Москву около 300 открыток, напечатанных преимущественно в первые 14 лет прошлого века, до Первой мировой войны. И чтобы избежать банального показа в духе «у нас есть вот это и вот то», озаглавили все это дело так: «Сюрреалистический иллюзионизм. Фотографические фантазии начала ХХ века». Хотя речь идет не только о том, в чем фотооткрытки предвосхитили сюрреализм, пока и направления такого еще не родилось, но и о том, как следовали моде, заданной томным символизмом.

В сюрреалистических открытках начала XX века легко уживались античные и современные персонажи. Фото пресс-службы МАММ

Всего через несколько десятилетий после изобретения фотографии, видимо, многим стало казаться, что этой самой фотографии как способа фиксации реальности уже недостаточно. Или недостаточно самой реальности. Вернее, достаточно, но не всегда. Фотооткрытки, массово производившиеся и печатавшиеся, как и фотографии, с помощью экспозиции и проявки, когда погонные метры бумаги покрывались светочувствительной эмульсией, а не сегодняшним полиграфическим способом, посылали общечеловеческие сообщения-поздравления по любому поводу и по всему миру, хотя самые известные фирмы-производители располагались в Германии (NPG – «Новое фотографическое общество», а еще «Ротофот») и Франции («Индустриальное общество фотографии»), но в МАММ привезли и несколько итальянских карточек. Поздравления с Новым годом, с Пасхой, эротические открытки с девицами, «запеленутыми» в платья так, чтобы выгоднее подчеркнуть все нужные изгибы, или, напротив, обряженными в трико для демонстрации ног, плюс к тому в Первую мировую появились и военные образцы (здесь их показывают в виде слайд-шоу), но с этим все понятно и ожидаемо. Та реальность, которая была привычна, это отпечатавшиеся памятью от символизма нежные барышни с пышными прическами, чьи головки украшали открытки так же, как украшали фасады домов. Это купальщицы на подкрашенных для пущей красоты изображениях. Это путешествующие по Европе веселые господа, это что-то вроде тогдашнего аналога двухэтажного автобуса, везущего к Новому году кроме наряженных пассажиров наилучшие пожелания на площадь Счастья. Это, наконец, умение с удовольствием выпивать и поддерживать куртуазные беседы, даже если разговор ведется «от лица» мужских и женских ног под столом.

Добавив к хорошеньким румяным персонажам порой психоделическую по сегодняшним меркам и цветовой гамме раскраску или, к примеру, наклеенные на изображения девиц пряди волос и соломенные шляпки, можно совсем «переесть» сладкого и скатиться в китч. Тут, собственно, и предупреждают: мол, «мимими» – это да, но вы же понимаете, воспринимать все всерьез – кэмп (с оговоркой на то, что в начале XX века слово это еще не употреблялось в таком значении).

Интереснее, когда реальности оказывалось недостаточно. Тогда, идя в ногу с футуристами, и производители открыток начали фантазировать о движении, плотно наводняя города аэропланами, воздушными шарами и, чтобы уж эффект «отвала башки» был довершен, помещая над домами перевернутую вниз головой железную дорогу, так что поезд идет, нависая над прохожими. Тогда в ногу с кубистами они пришли к коллажированию и, опередив сюррелистов, к фотомонтажу. Тогда к воздевшей руки к шее барышне пришли страус с собачьей головой и аист с головой быка, а подолы трех граций образца belle epoque превратились в редьки с корнями-ножками. Тогда к 1 апреля воздыхатель с букетом цветов рассекает воздушные потоки на рыбе-аэроплане, а улыбчивый сорванец со словами «Вот и я!» выпрыгивает, как черт из табакерки, из банки из-под сардин. А обкурившемуся господину буквально в дыму его сигареты чудится возлюбленная. Когда реальности было недостаточно, томных красоток рассадили, как птиц в цветнике, по линейкам нотного стана или собрали на чьей-то огромной ладони; Эйфелеву башню и Июльскую колонну вслед за Пизанской заставили накрениться; Саломею вывели с еще как будто бы живой головой Иоанна Крестителя на блюде, которое она представляет уже рекламным жестом; Наполеона сделали надменным одиночкой с обидой во взоре, а Клеопатру – раздобревшей одалиской в теле. Пока раскочегаривались дадаисты, искусство шагнуло в массы раньше них, вплотную приблизившись к хлесткому абсурду. И то ли Пьеро с Коломбиной, то ли влюбленная пара галантной эпохи рококо, оставшись в своих костюмах, герои застыли где-то на границе воображаемого и реального – то ли персонажи, то ли настоящие люди, чьими страстями верховодит, дергая за нити, кукловод.

После Первой мировой войны так называемые настоящие фотографические открытки стали сходить на нет, зато их с энтузиазмом стали собирать сюрреалисты от Поля Элюара до Сальвадора Дали, возвестившего, что «мы, сюрреалисты, поворачиваемся спиной к изящному искусству и обращаемся вместо этого к почтовой открытке. Она является самым динамичным выражением коллективного сознания». Вояжировавшие по свету массовые картинки пригодились выразителям коллективного бессознательного.