Дориан Грей в прямом эфире

Герои Уайльда по версии Борчуха: Бэзил (Себастьян Павляк), Дориан (Петр Поляк), Генри (Томаш Тындик) и Глэдис (Катажина Варнке). Фото Стефана Околовича предоставлено пресс-службой «ТР-Варшава»

«Портрет Дориана Грея» Михала Борчуха в театре «ТР-Варшава» начинается с интервью: художник Бэзил (Себастьян Павляк), сидящий к нам лицом, и лорд Генри (Томаш Тындик), сидящий к нам спиной, обмениваются репликами, перебрасывая друг другу вертящийся на штативе микрофон. Диалог Уайльда (приправленный современными словами-паразитами) как бы выставляется напоказ. Именно ситуация «спектакля» (пока что – спектакля друг для друга, потенциально: спектакля для других) взвинчивает остроумие этого диалога, заставляет фразы принимать форму эффектного парадокса. Когда из-за занавеса появится Дориан (Петр Поляк), о котором уже давно в этом интервью идет речь, он будет призван к микрофону – и озвучит целый набор политкорректных мыслей... О том, что вместо споров об эстетике лучше вспомнить о расовой дискриминации, гонке атомных вооружений, терроризме и голоде, а прежде всего – «консолидировать наше общество и бороться с отсутствием у молодежи идеалов...». Обо всем этом, впрочем, можно сразу забыть, потому что компания Бэзила и Генри продолжит инициацию Дориана в «общество спектакля», никак не желающее консолидироваться и тем более искать идеалы.

Этот «спектакль» отнюдь не стоит принимать чисто негативно и уж тем более сатирически. Как и во времена Уайльда, так и в наше время публичный перформанс предполагает не маску для публики, заслоняющую тщательно оберегаемое  приватное «я», а рискованное балансирование между приватным и публичным. Перформанс – это не маска жизни, а именно сама жизнь. Застигнутый Дорианом в объятиях своей собственной жены, Генри выбегает. На какой-то момент приватность оказалась нарушена настолько, что стало  невозможно оставаться «на сцене». Как тогда, когда Генри в первый раз увидел Дориана.

Томаш Тындик, играющий  «денди эпохи масскультуры», невероятно трепетен в эти моменты растерянности и неясного беспокойства. Не стоит только говорить, что в эти моменты «обнажается его ранимая душа». 

Юная актриса Сибилла (Рома Гонсёровская) очарована красотой Дориана (Петр Поляк). Фото Стефана Околовича предоставлено пресс-службой «ТР-Варшава»

Генри возвращается – к Глэдис, к жене (Катажина Варнке), чтобы теперь уже в присутствии Дориана продолжить сцену прерванного секса. Борчух  опять же избегает напрашивающихся подтекстов – Генри отнюдь не призван «супружеским долгом» и отнюдь не нашел в Дориане источник дополнительного вдохновения при исполнении оного. 

Секс, сфера чувств и телесности – не  единственный уровень, на котором Борчух исследует  сознательное «вынесение на публику» сферы интимности. Легко было бы отнести этот процесс на счет СМИ, жадных до сенсаций частной жизни известных людей. Вроде бы к такому пониманию подталкивают сцена и ТВ-шоу, на котором старорежимный, но угодливо подстраивающийся под молодежь телеведущий (Лех Лохоцкий) с наигранным восторгом допытывается у Генри, Глэдис и Бэзила подробностей личной жизни Дориана. Гости студии, однако, не столько информируют о Дориане или, напротив, скрывают какую-либо информацию, сколько показывают себя – развязных, отвязных, неадекватных, скандальных и непредсказуемых даже в том обществе и в той артистической среде, которая, кажется, исчерпала уже все ресурсы возведенной в культ непредсказуемости...

Борчух совсем не романтизирует богемные повадки своих героев. Почитателей романа Уайльда это обстоятельство, способно шокировать, особенно  образом художника Бэзила. Создатель идеального Дориана тут сам вовсе не идеален. Его пристрастия находятся отнюдь не в сфере возвышенного и одухотворенного. Потеряв Дориана, он разыгрывает не романтическую отверженность, а вполне деструктивное отчаяние, выливающееся в непристойные провокации. Как бы заранее отметая возможность сочувствия, Бэзил продолжает требовать любви, которая смела бы на своем пути все те барьеры, которые сам «отверженный влюбленный» возводит между собой и любимым человеком...

Спектакль заканчивается сценой, которой даже отдаленно нет у Уайльда. Хотя бы потому, что, не старя Дориана, писатель «забыл» состарить также и его неувядающего мэтра – лорда Генри, который уже в начале романа предстает как человек зрелого возраста, утомленный жизнью скептик. По всей логике, хотя бы в Генри должно было бы что-то за все эти годы поменяться! Задумавшись над этим обстоятельством, Борчух создал, пожалуй, самую пронзительную сцену спектакля. В очередной Новый год к вечно молодому и вечно одинокому Дориану приходит, казалось бы, столь же вечная супружеская пара – Генри и Глэдис. Она – сменила декольте и разрезы на элегантный брючный костюм, уложила волосы, сделала макияж, которым в молодости пренебрегала. Он – поменял дизайнерскую майку, делавшую его похожим на древнего римлянина, на черный костюм с высоким воротником в духе испанского Возрождения; он ходит в солярий и недавно сделал подтяжки – белые пластыри закрывают еще не снятые швы... Все так же вызывающе нахохлен и все так же внутреннее растерян. Все так же настроен на боевой лад, на иронию.

Внезапно Глэдис очень просто спросит мужа о его чувствах, о его желаниях. Раздаются вопросы, которые, как мы могли бы предположить, давно были решены между этими предельно раскрепощенными и свободными людьми. И ответы – очень простые. Но опоздавшие. И это страшнее, чем любое старение – тела и/или души. Упущенное безвозвратно время, запутавшаяся в своих парадоксах любовь...

Михал Борчух не убивает своего героя. Он заставляет его жить, приравнивая к бессмертным идолам культуры ХХ века – Элвису Пресли, Джону Леннону, Мэрилин Монро. К тем, кто остался вечно молодым, вечно притягательным, но заплатив за это страшную цену.