Дарья Курдюкова
Вытянувшиеся в струну изваяния «отбрасывают» белые тени.
На современном арт-рынке скульптуры Альберто Джакометти считаются самыми дорогими в мире. В 2010-м джакометтиевский «Шагающий человек I» ушел с молотка на Sotheby's за 104 млн долл., поставив ценовой рекорд на произведение скульптуры. А в начале минувшего ноября на том же аукционе «Колесницу» продали за 100,9 млн долл.
В Музее Леопольда в Вене выставили и хрестоматийных шагающих человечков и «Колесницу» – благо скульптор по многу раз возвращался к одним сюжетам. Объединив усилия с цюрихским Кунстхаусом, Музей Леопольда показывает как Джакометти, пройдя «насквозь» кубизм и сюрреализм, двигался к своим тонким, сходящим на нет скульптурам. Потому озаглавлено все это «Джакометти. Пионер модернизма» и кроме его работ сюда свезли опусы современников из разных коллекций.
«Они появляются или исчезают?», – спросил как-то Сартр скульптора, глядя на его вытянувшиеся в струну изваяния. Ответ был: «И то, и другое». Первопроходцем модернизма Джакометти, конечно, не назовешь: младше XX века на год, он просто многое уже открытое смог примерить на себя. Поэтому выставка начинается и, закольцовываясь, завершается тем, что было его стилем, – колесница, клетка, человек: скульптура как вычитание плоти (и те же мотивы в его живописи). В самом начале показа, как древнеегипетские истуканы, стоят совсем другие, будто царапающие воздух и хватающиеся за него «острыми» силуэтами и одновременно в нем «тающие» джакометтиевские персонажи, – их истаивающая плоть акцентируется нарисованными на стенах белыми силуэтами-тенями. А дальше уж про азы модернизма.
Андре Мальро в «Голосах безмолвия» писал, что «художником человека делает именно то, что открытие произведений искусства в молодые годы задевает его глубже, чем открытие вещей, которые породили эти произведения». И отец Альберто, Джованни Джакометти, и его крестный Куно Амье были художниками, один его брат, Диего, тоже станет скульптором, второй, Бруно, – архитектором. Когда тут показывают, с чего все начиналось, неподалеку от ярких постимпрессионистических картин отца да крестного Джакометти оказывается и его довольно традиционный живописный автопортрет, и сделанные им бронзовые портреты родственников. Вот на диво реалистично переданная мальчишеская хрупкость брата Бруно, вот мать и отец, но лицо последнего как маска: глаза, нос, усы с бородой, рот процарапаны поверх гладкой поверхности (Джакометти шел в ногу с эпохой, увлекшейся и архаическими культурами, от кикладских идолов до африканского искусства).
Приехавший еще в 1922-м в Париж Джакометти метнулся там к кубизму, ломая грани. И одновременно с выставленными напоказ изворотливыми углами его объектов в музее «колются», «форматируя» привычный взгляд на вещи, картины Хуана Гриса и Джино Северини да скульптурная женщина с гитарой Жака Липшица.
 |
| Джакометти долго экспериментировал и искал свой стиль.
Фото пресс-службы музея |
Если бы не кризис, кто знает, нашел ли бы Джакометти свой стиль. В столице искусств он завел дружбу с Андре Бретоном, Максом Эрнстом, Миро и Пикассо (работы этих троих – в зале) и тоже взялся за сюрреализм, пытаясь в скульптуре поспеть за подсказками «автоматического письма». Получались то рука, пойманная в тиски отдаленно напоминающего швейную машинку механизма, то трудно поддающаяся переводу в слова загогулина с зубьями («Женщина с перерезанным горлом»). Останься художник там, вряд ли бы его сегодня так ценили: при всей несхожести человеческого подсознания сюрреализм все же был такой головоломкой-кунштюком, а это тоже приедается. Вероятно, он и сам это чувствовал, вновь обращался к реалистическим мотивам, чем привел в негодование соратников, и был изгнан из их круга.
От реалистических форм он все равно абстрагировался, но иначе. К тому же теперь Джакометти попал в круг экзистенциалистов, Сартра (который о нем напишет эссе «Поиск абсолюта») и Симоны де Бовуар. А потом пришла Вторая мировая война – и человеческая растерянность стала расти. Вот и джакометтиевские «фирменные» скульптуры то безутешно-неподвижно тянутся ввысь, то «застревают», как в гирях, в мощных постаментах. Нить с жизнью и с миром разорвана, а может, сами они натянутой до опасного предела нитью и стали. Напоследок Джакометти здесь решили зарифмовать не только с живописью другого экзистенциалиста, Фрэнсиса Бэкона, но и с абстракциями Сая Туомбли и Джексона Поллока. Формально вещи, конечно, далекие. Но и там, и там внутреннее напряжение. Просто у Туомбли и Поллока оно вырывается через открытый резкий жест, а у Джакометти, напротив, нагнетается через оцепенелую застылость. Послесловием тут идут фотографии из его мастерской. У него лицо из тех, что нравятся фотографам. Лицо, по которому «прошлась» жизнь.
