Реквием по кумиру

Теперь роль отчаявшегося брадобрея исполняет Роберт Остролуцкий. Фото Яны Каратаевой

В культурном центре «Москвич» прошла премьера обновленного мюзикла TODD о брадобрее по имени Суини Тодд с лондонской улицы Флит-стрит, из мести перерезающем горло своим клиентам. Историю Тодда на сцене воплотили «Король и шут», идея принадлежала скончавшемуся в прошлом году основателю и лидеру группы Михаилу Горшеневу. Задуманное как зонг-опера ужасов, произведение стало, с одной стороны, данью памяти артисту, с другой – прощальными гастролями кумира поколения.

Михаила Горшенева (больше известного как «Горшок»), который должен был исполнять роль Тодда, в мюзикле заменил Роберт Остролуцкий – солист коллектива «Собаки Табака». Однако зал смотрел на одного исполнителя – и видел другого. Важное уточнение: публика собралась разношерстная. Искушенных панков в зале наблюдалось не так много. За десять минут до начала казалось, будто кто-то пригласил ради эксперимента человек по 50 из всех социальных слоев. Общности, рождаемой культурой панка, как-то не наблюдалось. Молодые и старые, в пиджаках и рваных кедах, с атрибутикой (черепа, кости, буква «А» в центре круга или футболки с фотографиями КИШа) и без, мужчины и женщины (среди которых и беременные) – ожидание треша было быстро развеяно.

Все усаживаются. Смотрят, ждут. Проходит пять минут, шесть, кто-то кричит: «Панки хой!» – зал отзывается: «Хой-хой!»

Мрачный сюжет танцам не помеха.

На сцене – металлические заграждения. Наконец свет гаснет, занавес раздвигается, начинается макабра, вобравшая в себя черты балета, капоэйры, скалолазания и акробатики. Зарисовка напоминает о недавних протестных настроениях, однако вряд ли напрямую отсылает к ним. Полиция бьет панков в панковском же антураже. Если перед началом представления было желание провести параллели с «Суини Тоддом, демоном-парикмахером с улицы Флит-стрит» режиссера Тима Бертона, то первые минуты зонг-оперы его стирают. Эстетика Бертона – мрачная красота – тут нивелируется анархистским содержанием с каким-то социально-политическим подтекстом. Стоящий на крыше здания Тодд спрашивает о том, что произошло после того, как его арестовали. Панк ему отвечает: это было то ли 20, то ли 30 лет назад. Пожалуй, 20, говорит он: тогда нам многое было нельзя. Теперь, продолжает рассказчик, нам – и тут его слова подхватывает толпа таких же, как он, грязных и грубых, – нам можно все!

Далее начинается месть. У Тодда забрали его любимых – жену и дочь. Жена сгинула, а дочь живет у священника, вот только Суини об этом не знает. Полный решимости воздать по заслугам, брадобрей открывает цирюльню, где после недолгих отповедей режет горло и тем, кто это заслужил, и тем, кто просто оказался под рукой. Визуально это представляется несколько абсурдным, тем не менее эффектно усиливает историю: Суини убьет всех, а затем скормит тела чудовищной машине, олицетворяющей прогресс, – гигантской мясорубке в форме мусорного бака. А его подельница Ловетт, владеющая кафе, приготовит пирожки с мясом и угостит ими своих богатых посетителей. Которых затем убьет Суини Тодд.

Персонаж брадобрея-убийцы возник еще в XIX веке. О том, существовал ли такой или нет, спорят и сейчас. Вполне возможно, что существовал, но скорее всего не под таким именем, явно отсылающим к смерти (в переводе с немецкого Tod – смерть). Антагонистом (если только не считать, что Суини – тот еще антигерой) Тодду служит алчный жестокий судья, когда-то упрятавший парикмахера за решетку, воспылав страстью к его жене. Судья олицетворяет собой образ эдакого метросексуала и за его спиной стоят такие же вычурные, с замысловатыми прическами и в броских нарядах персонажи, представляющие другой, непанковский мир. Две реальности сталкиваются на одной сцене под музыку тех, кто сидит за стеклянной перегородкой: КИШи дают концерт, а светящийся огромный крест, выложенный по перегородке, меняет цвет на кроваво-красный – Суини перерезал очередное горло.

Суини Тодд не пожалел даже свою дочь. Фото Яны Каратаевой

Впрочем, судья, облаченный в костюм с розовой рубашкой, запомнился намного больше страдающего и жестокого Тодда. Последний в обрывках одежды стонет и хрипит, и его слова теряются то в многоголосии, то в зашкаливающей громкости; судья же, как и подобает главному злодею, мгновенно приковывает к себе внимание эпатажем, улыбкой (а здесь мало кто улыбается) и веселыми музыкальными партиями, под которые он творит свои злодеяния. Это уставший от жизни и собственных грехов самовлюбленный представитель закона, мечтающий найти хоть что-то, чего он не может купить. Для парочки таких расфуфыренных метросексуалов, одетых в голубо-розовые пиджаки, главным событием в жизни становится приглашение на бал к «вершителю правосудия». Радость их была столь безгранична, что они даже запели. Хотя нет, запели они скорее всего не поэтому, а потому, что это мюзикл. О чем порой забываешь. Впрочем – Суини прервет и их пение тоже.

Два часа наполненный до отказа зал наблюдал за тем, как Суини Тодд расправляется со всеми действующими лицами. Билеты на спектакль были раскуплены еще за неделю до премьеры. Зрители шли на КИШа. Вспомнить о его основателе и лидере – Михаиле Горшеневе. Суини всех убил, Суини может умереть. Прощальная ария, темень, свет прожектора; Роберт Остролуцкий молчит, он не шевелит губами: из колонок доносится голос Горшенева. «Горшок жив!» – кричит кто-то с задних рядов. Зал встает. Приходит понимание: мюзикл был не о человеке, который погубил сотни жизней, включая собственную, и не о его трагедии. Не каждый поймет эстетику панка. Нет, обновленный вариант представления – заключительный аккорд в тяжелом и противоречивом, но запоминающемся музыкальном пути кумира целого поколения. К нему можно относиться по-разному, но очевидного нельзя не признать: тот, кто и после смерти собирает аншлаги, обладал явными талантами при жизни. Finita.