Людмила Семина - ЮРИЙ ХАТУЕВИЧ, говорят, что еще в вашем детстве была встреча с Сергеем Прокофьевым, якобы он приезжал в Кабардино-Балкарию, встречался с вашим отцом, тогда министром культуры республики, и сразу же выделил вас среди других детей?
- То, что он меня видел, это правда, а то, что выделял, неправда. Это уже прибавили.
- Но тем не менее это связали с тем, что позже вы поставили "Войну и мир" Прокофьева.
- Не поэтому. Когда я работал в Кировском театре, я думал: как несправедливо, что такая величайшая музыка, великая опера никогда не была поставлена на сцене большого Кировского театра. Ведь эта опера написана для большой сцены, а не для Малого театра, где была ее премьера в 30-е годы. Поэтому и поставил. И очень горжусь, что это сделал.
- Наверное, нужно не только талант иметь, но еще и большое везение, чтобы достичь вашего уровня, и чья-то помощь, вероятно? О ком сегодня вы вспоминаете с благодарностью?
- Это на самом деле правда, то, что вы говорите. Я встречал так много талантливых людей, которые никак в жизни не проявились. Мне довольно много лет, поэтому теперь я понимаю больше, чем раньше, и думаю, что кроме способностей, которые тебе Бог дал, нужно какое-то стечение обстоятельств, чтоб ветер дул тебе в спину, знаете. Иначе можешь ты и не состояться. А мне, в общем, повезло в жизни, что я встречался с очень многими замечательными людьми, которые дали мне гораздо больше того, что я приобрел путем собственного усердия. И встречи эти, конечно, определили мою жизнь. Я говорю о моих учителях - великом педагоге Мусине, великом Рабиновиче.
- Говорили, что у Мусина вы учились, но ходили и в класс Рабиновича, что было не принято...
- Тогда это было не принято в консерватории - в два класса ходить, но я себе позволял. Но и, конечно, никто не знает, что в маленьком провинциальном городе, в Нальчике, я встретил - судьба послала мне - немца, который окончил Петербургскую консерваторию, у Глазунова учился. Звали его Труборг Карлович Шеймблер, он уехал в провинцию, чтобы его не расстреляли, и преподавал в школе. Когда я окончил музыкальную школу, он купил мне билет, потому что денег на билет у нас не было, и отправил в Ленинград. Так и получилось, что я приехал в этот город. Я сыграл на скрипочке, меня приняли в школу сразу и сразу же выдали талоны на обед.
- Это запомнилось!
- Это запомнилось, потому что я первый раз в жизни ел обед из трех блюд - было первое, второе и компот.
- А что в Нальчике ели?
- В Нальчике в моем детстве был голод. Во время войны, когда немцы подходили, мой отец был министром культуры. И решением правительства республики его назначили комиссаром партизанского отряда. Но у них было, по-моему, всего две сабли на всех. И вот они с этими саблями пошли в лес. Их поймали (поскольку им нечего было есть, они из леса иногда выходили) и расстреляли. Ему был 31 год. А нас было четверо детей, и мать наша была неграмотная, потому прокормить нас могла еле-еле. За отца пенсию не давали, потому что, когда немцы расстреливали партизан, справки не выдавались, что они погибли на войне.
- Ну а в Ленинграде начались не только учеба и работа, но и счастье?
- Ну постепенно, если это так можно назвать. Дело в том, что публика видит только часть жизни артиста, музыканта. Эта часть парадная и красивая. Мало кто знает и видит ту каждодневную страшную работу, которую мы делаем. И наша жизнь в творческом коллективе зависит от того, в каком обществе мы живем, потому что любой творческий коллектив - зеркальное отображение общества. Если общество дичает духовно, как сейчас, то тогда культура - не только музыкальная, а вообще - отодвигается на обочину. Обществу в это время культура не нужна - людям нужно думать о хлебе. Поэтому положение сегодня в России духовно очень трагичное.
- Большим оркестрам очень трудно материально?
- Очень трудно! Потому что после 17-го года закончились поразительные традиции, когда существовали Третьяков, Морозов, которые понимали, как важна для любого общества духовная часть его жизни, а не только хлеб насущный. Если вы сегодня включаете телевизор, понимаете сразу, как мы пали. Страна, которая дала миру Пушкина, Достоевского, Толстого, Чайковского, Мусоргского, сейчас превратилась в помойку западной культуры. Знаете, был такой писатель Бабель, он говорил: "Россия, к сожалению, отъезжее поле европейской культуры". Тогда это было не совсем так, но сегодня это правда. Вся помойка с Запада пришла теперь к нам, и наши дети растерялись, потому что они не знают, что такое хорошо и что такое плохо (такие были стихи для маленьких), они не понимают, что такое настоящая культура. Потому что мы запутали детей - телевизором, газетами. Мое поколение, по крайней мере я так думаю, обмануть довольно сложно. Мы, к счастью, учились в хороших школах, у хороших учителей. И мы знали, что такое хорошо и что такое плохо.
- Наверное, тем больше ответственность художника и желание выстоять, пережить это время.
- Собственно, может, это единственная причина в конце концов, почему я отсюда не уехал.
- А ведь многие уехали...
- И несчастье заключается в том, что мы уверены, что мы великий народ: уехали - ну и ладно. Мы говорим: ничего, мы такие талантливые, мы еще найдем - а это неправда. С каждой талантливой личностью исчезает часть нашей духовной культуры, восполнить которую уже нельзя. Мы сейчас этого не понимаем, но поймем позже, когда уже будет поздно.
- Юрий Хатуевич, когда я была в Мраморном дворце, доме великого князя Константина (это теперь один из филиалов Русского музея), там мне сказали, что вы любите бывать в музее и считаетесь страстным поклонником живописи.
- Это правда. Я вообще собирался быть художником - все детство рисовал. Сейчас у меня просто времени нет, и на четыре года вперед расписан каждый концерт, каждый день.
- У вас столько оркестров в мире! Главный дирижер, приглашенный дирижер...
- Да, довольно много. И обязательств много - я по доброте душевной всем обещаю приехать. Подписываю контракты, а потом думаю: о, Господи, и жить-то не буду, наверное, через четыре года, а время так бежит...
- Мы больше знаем вашу музыкантскую деятельность, а вот в живописи каковы ваши пристрастия? Может быть, для кого-то это будет откровением.
- Я не очень оригинален в этом смысле. Очень люблю французов, импрессионистов. Но самое странное, что и странного человека - Эль Греко обожаю. Я очень люблю Дали. Люблю Врубеля и Куинджи. Это, может быть, единственные поразительные мирового класса художники. Потому что они имели смелость с передвижниками не связываться и не слушать Стасова, который был основоположником соцреализма. Идея художника губит. А поскольку Врубель был сумасшедший, он никому не подчинялся, он был настоящим, был творцом. И Куинджи - это явление в русской культуре. Он ведь в конце концов стал основоположником русского импрессионизма. Именно он первым из русских художников начал играть с цветом.
- А дирижеру тоже нужно быть немного сумасшедшим или это неправильное представление?
- Любой человек, который волею судьбы занимается творчеством, должен быть нормальным. Это так со стороны думают, что все артисты, художники немножко сумасшедшие. Самые настоящие великие, которых я знал, по крайней мере были очень скромными и нормальными и поэтому в конце концов настоящими мастерами.
- Пушкин был нормальным человеком?
- Более чем нормальным. Несчастье Пушкина заключалось только в одном - он умнее всех был. В этом и его трагедия. Он был дан России провидцем, создателем духа - не только литературы русской, а духа. Он был настолько выше времени своего, выше всех (может быть, даже и сам не сознавал всего этого). Поэтому он и погиб, кстати, а не потому, что с Дантесом стрелялся. Пушкин - единственный человек, который вне нашего суда. Пушкин - духовная библия этой страны.
- А Петербург - ваш город?
- У меня нет любимых улиц в Петербурге. У меня есть понятие "Петербург", есть запах, отношение. Так судьба сложилась, я знаю все столицы и был там многократно. Есть замечательные города. Даже не Париж, а Прага гораздо интереснее, мне так кажется. Рим - это чудо. И вообще я сожалею, что не родился в Италии. Вена - тоже чудесный город. Так вот единственный город в мире, который по-настоящему является столицей государства, - это Петербург.
Петербург - единственный город, где вы должны ходить в галстуке. А в Париже, в Риме вы можете ходить без галстука и на "ты" перейти с этими городами. А с Петербургом, прожив здесь всю жизнь, вы на "ты" никогда с ним быть не можете. Чудо какое-то необъяснимое, правда?
- Иногда говорят, снобизм есть некоторый в Петербурге.
- Ну, знаете, для жлобов, конечно, всегда что-то высокое - это снобизм. Кстати, музыка - это тоже ведь снобизм. Потому что это слишком высоко, чтобы каждый жлоб мог к этому относиться запанибрата. Вообще культура - она ведь не для всех. Мы 70 лет говорили, что культура для народа, но это ложное представление. Да, конечно, для народа, но для народа избранного. И только избранный народ может ценить, хранить и двигать духовную жизнь. Это часть нации, только часть, не вся нация. Иначе культура была бы тем, что показывают по телевизору.
- Когда-то Ленин сказал: из всех искусств для нас важнейшим является кино, а дальше у него было (и это опустили) - потому что масса народа безграмотная.
- Дело в том, что Ленин был вождем жлобов, поэтому он сказал именно так. Он был очень грамотный, очень умный, гениальный и одаренный человек, что ему не помогло избавиться от генетического жлобства, которое в нем присутствовало. Поэтому он и стал вождем пролетариата. Вообще в мире, который мы знаем, есть в принципе две системы: коммунистическая и капиталистическая. А знаете, как в двух словах можно их суть выразить? На чем держится идея коммунизма вообще? На зависти. А мерзкая система капитализма знаете, на чем держится? На жадности. Вот два слова, на которых держится мир: зависть и жадность. Середины, в общем, практически нет. И если мы это понимаем, то тогда как-то в этих рамках и живем.
- Юрий Хатуевич, что для вас в вашей профессии самое важное?
- Моя работа, мое призвание - в какой-то мере это работа проповедника. Я думаю (может быть, наивно), что люди, которые пришли сегодня в концерт и послушали великую музыку, они сделают чуть-чуть меньше подлости завтра. Я ведь не пишу музыку, а дирижирую, и потому между гениальным автором и публикой являюсь посредником, как поп. Он же тоже Библию не написал, а прихожанам именно он трактует ее. Он им говорит, что говорил Бог. И я тоже как бы проповедник. Вот открываю партитуру гениев - Моцарта, Чайковского, Мусоргского - и как бы говорю: смотрите, как, как, как... Как волновались эти люди, что их волновало, видите, какие хорошие у них были сердца.
- А наше время дало гениев?
- Конечно, Прокофьев, конечно, Шостакович. Они явления поразительные. Прокофьев, я думаю, - Моцарт ХХ века. Шостакович - Пимен ХХ века. Он написал, как мы пережили этот век, написал историю нашей души. Ужасную историю нашей жизни, нашей духовной жизни.
- Вы еще ребенком были, когда вышло знаменитое ждановское постановление, в котором громили Шостаковича? И как Жданов ему пальчиком показывал на рояле, как надо писать музыку...
- Да-да-да. Пришел хам, не стесняясь своего хамства, гордясь даже своим хамством, и стал руководить великим народом. И, к счастью, не до конца погубил этот народ. Ну это, в общем, не первый раз в истории человечества, когда хам учит гения. (Смеется.)
- Шостакович тогда написал "Антиформалистический раек", который потом исполнили в годы перестройки, и так их высмеял...
- Дело в том, что с гениями бороться довольно сложно! Собственно, только поэтому и можно надеяться, что мы опять станем духовно великой страной. Россия ведь всегда не только Европу кормила хлебом и не этим была знаменита. Россия всегда была знаменита, потому что она духовно стояла на каком-то особом уровне в мире, правда? Я вот надеюсь, что когда-нибудь это вернется.
- А вот Петр, при котором, как говорят, Россия начала подниматься, каким он вам представляется?
- Петра я не очень люблю, хотя это явление поразительное. Мне больше симпатичен Александр Второй. Все цари собирались освободить крестьян, причем это и Александр Первый еще собирался в молодости делать. Но он был умен, Александр Первый, и понимал, что еще не настало время, что получится бардак, какой сегодня в России происходит. Вот российскому человеку дали свободу, а российский человек, поскольку он не готов к этой свободе - после коммунизма, он решил, что свобода и демократия - это значит дорогу переходить на красный свет. И можно все. А демократия - это огромная ответственность каждого гражданина страны, и мы не готовы к этой демократии. А Петр это понимал, наверное, он же сказал так: лучше быть плотником в Голландии, чем царем в России. Я не думаю, что Петр сам до конца осознавал, что он хочет. Так же как и Горбачев тоже не понимал, чем кончатся его начинания в области демократии. Горбачев не хотел ведь того, что сейчас получилось. Он хотел, чтоб КПСС была и чтоб по-человечески было. А это несовместимо, поэтому у него власть ушла из рук, чего, конечно, он не хотел. И Петр тоже, по-моему, просто хотел из этого дикарского государства что-то сделать - подобие Европы, но кончилось у него поразительно.
- А в опере "Петр Первый", которой вы дирижировали, какой он, Петр?
- Ну там идея гораздо проще. Там просто театр показывает начало деятельности Петра, какие-то новые преобразования, город, корабли.
- Это опера композитора Андрея Петрова. Вы его любите?
- Очень люблю, и он замечательный композитор. Я думаю, что если бы он родился на Западе, то был бы сейчас примерно как миллиардер Уэббер, который мюзиклы сочиняет. Но он в этой стране, о которой Пушкин сказал: "И дернул меня черт с моей душой и талантом родиться в России".
- А с какой мелодией у вас ассоциируется Петербург?
- Когда я о чем-то высоком думаю, у меня всегда звучит в душе Бах. Это не относится ни к городу, ни к нации. Потому что Бах ведь не композитор, Бах - явление. Даже Чайковского, даже Моцарта можно представить как людей, которые что-то создавали: они садились и работали - писали гениальную музыку. А Бах, такое впечатление, что он не композитор, он просто фиксировал то, что ему говорил Бог. Петербург - это настолько высокое, поэтому я говорю о Бахе. Петербург - это понятие. Это не географическое, а духовное явление.
- А в каком месте - улица, дом - этого явления вы живете?
- Знаете, как в жизни бывает странно: вдруг тебе обком партии дает квартиру (и я довольно молодой). В то время иметь такую квартиру было невероятно.
- На какой улице?
- На Гоголя. И вот квартира - налево в доме жил Гоголь, а через улицу - Чайковский и умер там на углу, а напротив - Пиковая дама, а направо дом, где Достоевский жил. А сама квартира - это квартира Писемского, предположим. Тоже ведь невероятно.
- Говорят, Петербург - мистический город?
- Конечно, мистический. Этот город, который к себе не допускает никого, даже почетных своих "гражданинов" не допускает к себе до конца.
- И он стал родным?
- Теперь это родина. Все-таки я с 13 лет здесь живу. И меня Петербург - это немножко высокопарно звучит, - он меня вырастил.
Петербург
