«Псы, поднявшие дерзкое копье на Церковь»

В старой Европе обращали в истинную веру без лишних сантиментов. Неизвестный художник. Иллюстрация к поэме Луиджи Пульчи «Большой Моргант». 1546

У Александра Триандафилиди довольно необычное для нашего времени занятие – изучение и стихотворный перевод эпоса Средневековья и Возрождения. За годы творчества им переведен ряд памятников ранней итальянской, французской и английской литератур. В его послужном списке произведения Кретьена де Труа, Брунетто Латини, Петрарки, Боккаччо, Чосера, Ариосто, Луиджи Пульчи и других. Но у переводчиков средневековых текстов возникают сложности в связи с современными правилами политкорректности. Об этом с Александром ТРИАНДАФИЛИДИ побеседовал ответственный редактор «НГР» Андрей МЕЛЬНИКОВ.

– Александр, можно ли сказать, что переводчики столкнулись с новой проблемой: переложения на русский язык средневековых литпамятников могут оказаться не соответствующими современным нормам политкорректности и даже оскорблять чувства верующих?

– Можно, но проблема не новая. Если читатель старинных памятников литературы не подготовлен достаточно, то есть не обладает определенным запасом знаний, то отдельные пассажи в них он может счесть неполиткорректными также и по религиозным соображениям. Необходимо учитывать исторические и локальные, характерные для той или иной страны реалии и то, каких взглядов придерживался автор, на какую аудиторию читателей или слушателей рассчитывал. Понятно, что мировоззрение людей, скажем, в XIII веке и в целом, и в частностях отличалось от нашего. Понять это мировоззрение и разделять его вместе с автором (конечно, в пределах конкретного текста) – долг и обязанность переводчика-медиевиста. К сему прибавьте добросовестный и объективный комментарий, который должен не оставить у читателя вопросов и недоумений. Нелепо навязывать автору несвойственные ему и его эпохе мысли, искусственно загоняя в рамки того, что современное общество определяет как толерантность.

Не секрет, какое отношение в Западной Европе было к евреям. И дело не в их ростовщичестве, а в религиозной нетерпимости к ним. Обвинение в иудействе, в исповедовании иудаизма в ряде стран было достаточным для инквизиторского костра. В Испании так вплоть до начала XIX века. Неудивительно, что под это была подведена прочная теологическая база, выдвигавшая тезис: евреи повинны в распятии Христа, значит, справедлива небесная кара – разрушение Иерусалима Титом Флавием и все последующие гонения. Типично средневековое мышление. Квинтэссенцию таких воззрений находим у французского трувера XII века Кретьена де Труа. В романе «Персеваль, или Повесть о Граале» есть строки: «Проклятье иудеям псам!/ От зависти зверями стали/ На счастье нам, себе к печали,/ Как распинать Его взялись./ Они погибли, мы спаслись». Для средневековой Англии характерно еще более нетерпимое отношение к евреям. Тут показателен «Рассказ аббатисы» из «Кентерберийских рассказов» Чосера. Надо сказать, в советских изданиях он почти всегда опускался. Из Чосера, впрочем, я перевел только поэму «Дом Славы», где острые вопросы затушеваны мифологической эрудицией отца английской литературы.

Второй важный, на мой взгляд, пример относится к области морали. Искоренение различных еретических течений, возникавших то и дело в лоне церкви, было одной из главных ее целей. На этом фоне выделяется крестовый поход против альбигойцев, объявленный в 1208 году папой Иннокентием III и вылившийся в буквальное истребление ни в чем не повинных людей и разграбление цветущих земель юга Франции. Тогда были сказаны знаменитые слова: «Убивайте всех, там Господь разберется». И вот в 2011 году в серии «Литературные памятники» выходит «Песнь о крестовом походе против альбигойцев» в прекрасном переводе Игоря Белавина, написанная по горячим следам апология тех кровавых «подвигов». Интересно ее читать и не соглашаться с точкой зрения автора.

– Раз зашла речь о крестовых походах, как отображалось в литературе отношение к мусульманам и их религии?

– В наше «толерантное» время одному порядочному французу отрезали голову за какие-то карикатуры. А что предстает нам в восьмом рву восьмого круга Дантова «Ада»? Данте чрезвычайно последователен в мировоззрении, близком католической доктрине: основателя иной религии он относит к зачинщикам раздора и определяет ему кровавую кару, соответствующую могучей фантазии поэта. И тут нет ничего крамольного, надо оглядываться на эпоху. Средневековые романисты, идеализируя христианских рыцарей, изображали мусульман язычниками, поклоняющимися анти-Троице: Макону, Аполлину и Термаганту. Гуманисты, придерживаясь традиции формально, шли дальше. Ариосто призывал европейских государей обрушиться войной на мусульман, «псов, поднявших дерзкое копье/ на Церковь и на Пастыря ее», не только ради веры, но и чтобы отвлечь этих государей от истребления друг друга. Он, конечно, не чужд христианского пафоса, но в «Неистовом Роланде» архангел Михаил и даже апостол Иоанн не лишены комизма, к сему прибавим антиклерикальные пассажи, уже немыслимые в эпоху католической Контрреформации.

– Какой из авторов, с текстами которых вы работаете, оказался наиболее «проблемным» в этом смысле?

– Луиджи Пульчи, которого английский исследователь без преувеличения назвал «одной из самых влиятельных, поразительных и противоречивых фигур Италии XV века». Противоречивых, добавлю, настолько, что он был похоронен в неосвященной земле как еретик, преданный анафеме. В качестве примера ярких антиклерикальных высказываний можно привести один из его сонетов:

На диспутах толкуют деловито,

Где вход, где выход у души – вотще!

И, мол, она как косточка в леще;

Зайдут в тупик, а ложь

их шита-крыта.

Цитируют Платона, Стагирита,

И что обрящет мир, рекут еще,

Душа в псалмах, но чушью вообще

От слов их наша голова набита.

Душа, она (суди же на свой вкус),

Как сахарный орешек в теплом

хлебе

Иль в булку вправленный говяжий

кус.

Тем бредням верить незавидный

жребий:

Наобещают-то – велик искус,

Но, как на рынке, всучат лишь

отребий.

Кто побывал в Эребе,

Хоть нет пути назад, а скажет

так:

Мол, с лестницей ходил туда,

чудак;

Наскажут всяких врак,

Там, дескать, ждет нас мягкая

перина,

И рябчики, и сладостные вина!

Пусть веруют кретины!

А мы, Пандольфо, ляжем в твердь сырую,

И мнихи не споют нам «аллилуйю».

В своем главном сочинении, рыцарской поэме «Моргант», при подчеркнуто негативном отношении к мусульманам, Пульчи позволял себе шпильки в адрес христианства. Два описания Царства небесного выглядят буффонадой, приводившей церковников в бешенство. Христианские ценности показаны сквозь призму скептицизма автора, обладателя в том числе и тайных знаний. Дьявол Астарот, положительный персонаж, рассуждает о догматах веры, он станет прототипом гетевского Мефистофеля. Савонарола публично сжег эту книгу (сжег бы и автора, да тот успел умереть!) как греховную наравне с «Декамероном». Поэма не лишена дерзости, и с точки зрения нашего времени переводить ее дело рискованное, но необходимое. Чем я и занимаюсь уже три года.

– К каким проблемам русского издания приводят эти обстоятельства?

– Полагаю, не к идеологическим. Напротив, высказывания Пульчи будут интересны сейчас многим мыслящим людям. Проблема в том, что издательства очень неохотно печатают объемные стихотворные памятники ушедших веков, неизвестные широкому кругу читателей, не видя в них для себя потенциальной прибыли при значительных затратах.

– Как получилось, что поэты XV века позволяют себе больший антиклерикализм, чем наши современники?

– Не сказал бы так. В наше время говорить и писать можно почти все в отличие от XV века, когда могли сжечь за неправильно истолкованный стих Священного Писания, но была сильна и пополанская вольница (речь о торгово-ремесленном цеховом самоуправлении в средневековой Италии. – «НГР»). Вот, например, в царской России да – существовала строгая церковная цензура. XX век раскрепостил сознание людей в религиозном плане. «Церковь Сатаны» Шандора Лавея и мюзикл «Иисус Христос Суперзвезда» – два равнозначных по дерзости антирелигиозных эксцесса.