Ангелы и демоны нового русского символизма

Произведение Григория Потоцкого вызвало неоднозначную реакцию публики и критиков.  Фото агентства «Москва»

К 125-летию со дня рождения Сергея Есенина в Москве, во дворе музея, посвященного поэту, появилась скульптура работы Григория Потоцкого. В искусстве создано столько, что сотворить оригинальное произведение довольно сложно. Тем более в реалистической манере. Одна из героинь повести Бориса Лавренева «Гравюра на дереве», осколок дореволюционной интеллигенции, объясняет молодому художнику: «Уже, собственно, с XVII века исчезли гиганты кисти и резца и сменились в лучшем случае крепкими ремесленниками… Поглядите старых итальянцев, испанцев, голландцев. Что вас поразит в первую очередь? Крайняя немногочисленность тем и сюжетов. На 300–400 имен пять-шесть сюжетов: Благовещение, Мадонна с Младенцем, Святое семейство, Распятие, ритуальная церемония, обряд. У голландцев к этому прибавляются деревенская пирушка и пейзаж… Возьмем какое-нибудь Благовещение. Некий мастер писал его всю жизнь. В десятках вариантов. Умирая, оставлял учеников. Ученики писали то же Благовещение, привнося новые детали, совершенствуя технику и мастерство. Сами становились мастерами и передавали сюжет новым ученикам. И доходили до полного вдохновенного мастерства, до гениальности… Так вырабатывалась школа».

У Григория Потоцкого были хорошие учителя, и сам он – мастер. Но чем крупнее историческая личность, тем более требовательна публика к ее художественному отображению. Немудрено, что скульптуру Сергея Есенина, которую изваял Потоцкий, большинство приняло в штыки. Не понравилась поза, напоминающая акробатический мостик, не пришлись по душе крылья, подобные ластам. А главное, люди воспротивились образу – возможно, инстинктивно. Однако этому неприятию можно найти рациональное объяснение.

Вероятно, странноватые наросты на скульптуре символизируют кору березы, которую воспевал крестьянский поэт. Более того, сама фактура статуи вызывает в памяти «Березку» Анны Голубкиной, созданную в 1927-м, через два года после смерти Есенина. Может быть, у Голубкиной это был даже отголосок на творчество поэта, своеобразный памятник недавно ушедшему из жизни стихотворцу. Однако идея скульптуры Потоцкого довольно двусмысленна.

«Есенин – это ангел со сломанными крыльями… Это наша боль», – объяснил автор свой замысел. Но Есенин в виде падающего навзничь ангела вызывает у человека, знакомого с религиозной тематикой, ассоциации с падшим ангелом Люцифером, которого в христианстве стали отождествлять с дьяволом. Бросается в глаза сходство с картиной Михаила Врубеля «Демон поверженный». Конечно, Демон у Лермонтова – неоднозначная фигура, как и реальный Есенин. Подобная точка зрения на поэта (не только Есенина, но и Лермонтова) имеет право на существование. Другое дело, насколько образ Демона подходит для памятника Сергею Александровичу и Михаилу Юрьевичу.

Видимо, такой же дуалистической фигурой представляется скульптору и Пушкин. Это видно из статуи Григория Потоцкого, установленной в 1996 году в Лос-Анджелесе. Место установки «Реквиема по Александру Пушкину» было выбрано неспроста: в «городе ангелов» появился еще один крылатый небожитель – бронзовый. Кто это – Юдифь с отрубленной головой Олоферна? Нет, по мысли автора, это Наталья Николаевна Пушкина в образе Саломеи с головой Иоанна Крестителя. Согласно Евангелию, дочь Иродиады (в других источниках девицу называют Саломея) плясала на пиру для своего отчима, тетрарха Ирода Антипы, и в качестве награды за танец по наущению своей матери, ненавидевшей Предтечу, испросила голову пророка Иоанна. Этот сюжет красочно отражен, например, в новелле Гюстава Флобера «Иродиада»:

«Кто-то щелкнул пальцами на трибуне. Саломея быстро взбежала туда, появилась снова – и, немного картавя, детским голоском произнесла:

– Я хочу, чтобы ты дал мне на блюде голову… голову… – она позабыла имя, но тотчас же прибавила с улыбкой: – голову Иоаканама.

Тетрарх, словно раздавленный, опустился на ложе. Данное слово связывало его…»

Пушкин в скульптуре Потоцкого мыслится как пророк русской поэзии, умерщвленный в угоду верховной власти. Но если Саломея здесь – ангел, кто тогда Александр Сергеевич? Напрашивается другая ассоциация, нелестная для «солнца русской поэзии». На взгляд культуролога, произведение Потоцкого – аналог скульптуры Бенвенуто Челлини «Персей», где античный герой держит в поднятой руке отрубленную голову горгоны Медузы. У этой дамы была репутация злой колдуньи, способной обращать все живое в камень. Отсюда недалеко до идеи: Пушкин – мертвящая сила отечественной поэзии.

Григорий Потоцкий очень плодовит. Однако трудно быть наследником Мартоса, подарившего России скульптурную группу «Минин и Пожарский», Опекушина, создавшего знаменитый монумент Пушкина, Антокольского, изваявшего Нестора-летописца и Петра Первого, Мухиной, выполнившей памятник Чайковскому. Разумеется, можно сотворить нечто многозначительное вроде «Есенина». Но избыточный символизм утомляет. Зритель ждет от скульптуры чистого образа: чистого в смысле отсутствия и всевозможной грязи, и смысловой «навороченности».