Путь русской интеллигенции – по волне морской

Время от времени перед русской интеллигенцией встает вопрос: уезжать или оставаться. Фото начала ХХ века

Слово flashback обычно переводится с английского как «взгляд в прошлое», «воспоминание». Но если передать его буквально, то слово будет значить «событие, которое вспыхивает сзади». Не просто ложится в школьное гомогенное повествование, а возникает вдруг, встает перед внутренним взором – и захватывает. Захватывает прежде всего своей близостью к нам и актуальностью.

Таким событием, бесспорно, является «философский пароход», увезший 100 лет назад из Cоветской России цвет творческой интеллигенции: писателей, ученых, врачей, студентов. Словом, всех тех, кто мешал большевистской верхушке конструировать «нового человека».

Напомню, что само понятие «философский пароход», введенное в оборот теологом и переводчиком Сергеем Хоружим, условно. Под ним понимается процесс выдавливания из страны несогласных. Были пароходы из Петербурга и Одессы, были поезда из Москвы.

Вождь мирового пролетариата торопит дело. В середине июля 1922 года он пишет письмо секретарю партии Сталину, где требует усиления репрессий: «Надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго». С одной стороны, вполне гуманно – не расстреляли, как Николая Гумилева, не сослали на Соловки. Но с другой – ГУЛАГ уже прячется в этой фразе: сослать «несколько сот». Не люди – цифры.

И вот мы уже читаем списки подлежащих депортации. «Франк Семен Людвигович. Несомненно, вредный. По общему своему направлению способный принять участие в церковной контрреволюции». «Бердяев Н.А. Монархист, потом кадет правого устремления. Черносотенец, религиозно настроенный, принимает участие в церковной контрреволюции». «Сорокин Питирим Александрович. Фигура, несомненно, антисоветская. Учит студентов ориентировать свою жизнь на преподобного Сергия». «Булгаков С.Н. Профессор, поп. Живет в Крыму, черносотенец, церковник, антисемит, погромщик, врангелевец». В таком искаженном свете видела советская власть своих оппонентов.

«Константинопольский дневник» Сергия Булгакова передает атмосферу тех дней из экзистенциальной перспективы: «Разве можно было легко и безбоязненно покинуть родину и разве можно было ее оставить, не испытав самому ни ареста, ни чрезвычаек? Эпопея моей высылки началась еще 7 сентября, когда был у меня произведен обыск, но, несмотря на ордер об аресте, я не был еще арестован – канун Рождества Богородицы. Затем я был подвергнут аресту в канун Покрова Божьей Матери 30 сентября, был перевезен в Симферополь и там получил свой приговор. В день Казанской Б.М. выехал оттуда в Ялту, где в день Введения во Храм Б.М. получил извещение о требовании выехать. 3 декабря был отправлен в Севастополь, где промучился до 17-го, когда выехали в море. Все пережитое за эти три месяца было и настолько кошмарно по своей жестокой бессмыслице, что я сейчас не могу еще ни описать, ни даже до конца осознать».

Булгаков оказался в пограничной ситуации трансцендентного ужаса и подавленности миром. А ведь в ней, если посмотреть трезво, пребывали миллионы людей. И именно эта ситуация способствует религиозному повороту, который так испугал большевиков. Им, конечно, не нравилось сочувственное отношение интеллигенции к церкви. Достаточно напомнить статью Ленина «О значении воинствующего материализма» (март 1922 года), где, цитируя работы Сорокина, он называет его и других ученых «дипломированными лакеями поповщины».

Важно, что параллельно с операцией против интеллигенции развернулась антицерковная кампания, а ГПУ спровоцировало появление «обновленцев». У Сергия Булгакова в его «Ялтинском дневнике» мы можем прочитать и об этом: «Московские церковные бандиты свергли патриарха, а за духовными палачами не замедлят и светские. Газеты приносят новые и новые вести о суде над патриархом, об его Голгофе… По ночам просыпаюсь и в ужасе, и в смятении думаю о его Гефсиманской муке…»

Сегодня, вспоминая «философский пароход», мы должны понимать, в какую ситуацию заброшены сами, как прошлое касается нас. Среди эмигрантов было немало религиозных деятелей, помогших многим соотечественникам вдохнуть воздух неполитизированной свободы, свободы во Христе.

Можно ли дышать таким воздухом сейчас? Вопрос. Поскольку одно дело – следовать кропилу и кадилу, другое – удерживать внутреннее пространство открытости и ответственности. Всякая светская власть, понятное дело, хочет держать и не пущать, ей такие неконтролируемые поля не нужны. Да и власти любви она не знает. Но любовь все равно действует в нашем мире. Через конкретных людей. Хотя Бог на земле, как говорил тот же Бердяев, слабее любого полицейского.

Итак, поле неполитизированной свободы и сложного мышления – мышления о человеке – реальность. Реальность для нас.

А дальше? Поставим воображаемый эксперимент. Что было бы с дореволюционным цветом русской интеллигенции, если бы они жили в России в наши дни? Наверное, и Бердяев, и Булгаков, и Сорокин (ну как же, независимый социолог, сомневающийся в качестве социологических опросов в условиях спецоперации) оказались бы там, где они оказались. Да, кому-то – уезжать (помните, у Цветаевой: «расстояния, версты, мили нас расставили, рассадили»). Но большинству – оставаться. И идти по волне морской.