Свободное слово Луки (Войно-Ясенецкого)

Вслед за Павлом он мог сказать: «Сила моя в немощах совершается». Фото с сайта www.bogorod.pravorg.ru

В этом году исполняется 60 лет со дня смерти архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого), хирурга мирового уровня и одного из самых почитаемых святых Русской православной церкви. Он ушел из жизни 11 июня 1961 года.

Соприкасаясь с жизнью святителя, мы встречаемся с тем немногим подлинным, что осталось от советской эпохи. Один из элементов этого опыта – умение говорить правду в ситуации тотального контроля над всяким публичным словом. Архипастыря можно назвать перисиастом советского времени. Кто такой перисиаст? Человек, обладающий даром парресии. Сергей Аверинцев дает такое определение: «Парресия – «свободоречие», право говорить перед Богом или людьми без боязни, без робости и смущения. Классическое античное сознание рассматривало парресию как атрибут полноправного гражданина в кругу равных (противоположность – скованность и приниженность раба). Христианское сознание усмотрело в парресии дар Бога, утраченный человеком при грехопадении; только праведник, до конца победивший грех, заново обретает это исконное человеческое первородство».

Перисиаст в советском обществе должен был либо носить маску и прикидываться, что не обладает свободоречием, либо рисковать. Да, внутри общины можно было говорить на религиозные темы, иногда даже осторожно касаться острых вопросов. Но в секулярном пространстве приходилось ходить по тонкому льду. Заметим, что не всякое несение «правды-матки» есть парресия, а только та речь, которая обнажает реальность, открывает глубину. Клирик, который добивается голой правды, из-за неразумия может подставить всю общину, цена слова велика.

В Русской православной церкви перисиастов было немного: годы гонений давали о себе знать. Когда на исторической встрече в Кремле в 1943 году трех иерархов с «вождем всех народов» речь зашла об открытии семинарии, Сталин как бы по наивности спросил: «Куда же все священники делись?» Будущий патриарх Сергий (Страгородский), если бы сказал известную и ему, и коммунистическому руководству правду, не добился бы желаемой цели – легализации церковной жизни. Вопрос Сталина был в другом – лоялен ли ты советской власти, которая вдоволь поиздевалась над церковью. Сергий поспешил выказать свою лояльность. «Бывшие семинаристы стали революционерами, вот и нет священников» – такой, как гласит легенда, был его ответ. Это не было словом перисиаста.

Святитель Лука перед лицом коммунистической власти вел себя немного иначе, хотя и не лез на рожон. Многие его высказывания резко диссонировали с официальной точкой зрения. Например, в беседе с уполномоченным Совета по делам РПЦ он говорил, что во время событий 1956 года в Венгрии было много пролито крови невинных людей. При вручении Сталинской премии сказал, что сделал бы для страны гораздо больше, если бы его не гоняли 11 лет по тюрьмам и ссылкам. Но, критикуя власть, архиепископ не заходил дальше определенных границ. Он понимал важность сохранения легальных богослужений.

Конечно, Лука должен был учитывать существующие правила игры и отрабатывать боковые для церкви сюжеты идеологии. Святитель говорил немало «патриотических» в советском смысле этого слова речей. В то же время внутренне он не считал себя «соглашателем», хотя порой его речи транслировали исключительно господствующий дискурс без всякой поправки на реальное положение дел. Что ж удивляться, что некоторые прихожане стали считать его ставленником власти.

Скажем, 19 января 1947 года, на Богоявление, Лука выступил с проповедью: «Ни в одном государстве в различных постановлениях, распоряжениях и законах так не проявилась правда Божия, как в постановлениях и решениях советского правительства». И дальше он заговорил о советских мирных инициативах, о сокращении вооружения и о контроле над атомной энергией. Повторил многие штампы советской пропаганды. Среди верующих Симферополя было немало интеллигенции. Слова Луки о правде Божией в отношении деяний власти вызвали недовольство. Вот как он ответил в одном из частных разговоров: «Не так давно я узнал, что некоторые прихожане считают меня за красного архиерея и что у меня даже печать красная. Это потому, что они меня не видят и не слышат. На самом же деле я в своих проповедях всегда осуждаю безбожников».

Особого слова заслуживает отношение архипастыря к Сталину. Казалось бы, о чем здесь говорить – они антиподы: один был жертвой, другой палачом. Один страдал за веру, другой пытался ее искоренить. В то же время Лука согласился принять Сталинскую премию, в проповедях призывал чтить «вождей народа нашего» и в частных разговорах не позволял себе негативных высказываний о генералиссимусе. Напомним также, что 21 декабря 1949 года, в день 70-летия «вождя всех народов», в Крыму по распоряжению Луки совершались торжественные молебны. Архиепископ прекрасно понимал, что сталинизм может существовать десятилетия, и действовал как прагматик.

Вернемся, однако, к нашему разговору о парресии. Она проявлялась не только на встречах со светскими властями, но и в публичных жестах: в хождении в рясе по городу (тогда это не было принято), в молитве перед операцией (что точно запрещалось), в беседах с врачами-атеистами. Но особенно ярко она обнаруживалась во время церковных проповедей. Сотрудникам патриархии Лука рассказывал о своей проповеднической деятельности: «Слушают затаив дыхание. Сколько подростков окружают меня! Сколько комсомольцев и комсомолок причащаются! Сколько интеллигенции приходит послушать меня! Я объясняю Евангелие и апостольские послания. В них есть немало того, что неприятно неверующим, – но я ничего не пропускаю из Слова Божия и считаю, что я должен говорить не только приятное, но и неприятное, чтобы заставить людей задуматься над тем, куда они идут. Я, например, говорю об идеализме и материализме. Конечно, я характеризую материализм с надлежащей стороны, как ни горько это слушать атеистам… Я знаю, что моя церковная карьера кончилась, что не дадут согласия на мой перевод на лучшую кафедру, так как понимают, что я умею возбудить весь город. Но я не ищу церковной карьеры, как перестал искать карьеры и медицинской. Мне не много остается жить. Медициной я не занимаюсь, потому и хочу каждый день своей жизни отдавать на служение Богу и делу проповеди о Нем. Для меня теперь вся жизнь – в массах, стоящих передо мной и жадно вбирающих в себя мои слова».

Разговор о вере и атеизме был на грани дозволенного. И светские чиновники руками чиновников церковных добились его прекращения. Но Лука не отказался от скандального по советским меркам поведения. Так, в разгар гонений на «космополитов» он произносит проповедь «Почему Богородица была еврейкой». Политический контекст этой речи, как говорится, лежит на поверхности.

В служении святителя Луки есть что-то общее с трудами апостола Павла. Ситуация, в которой он действовал, ставила его во вполне определенные обстоятельства. Вслед за Павлом он мог сказать: «Сила моя в немощах совершается». Как и у апостола, его призвание было не крестить, а благовествовать. Его проповеднический дискурс (большинство проповедей святителя традиционны: пересказ евангельского текста и какие-то богословские и житейские выводы) направлен на утверждение воскресения как события, значимого для всех. В СССР дискурс последовательного рассказа, подкрепленного повествованием о знамениях и чудесах, исчез. Он стал неубедителен. В условиях гонений на религию те случаи, которые опознавались верующими как чудеса, для неверующих были всего лишь стечением обстоятельств и не выступали в качестве доказательств.

Дискурс посланий апостола Павла – это особый способ говорения о вере. Павел просто свидетельствует о Событии. И Лука занимается тем же. Он говорит о воскресении, о свете в конце туннеля.