Тюремное «служение» монастырей

Тюремная келья входит в экспозицию музея Спасо-Евфимьева монастыря. Фото Александра Савина

Принято рассуждать о важности православных монастырей для русской истории и культуры. Но есть такие страницы истории, которые не афишируются: монастыри служили также суровыми тюрьмами. Союз государства с церковью обрекал монахов на столь неблаговидные дела. Деспотическое государство подавляло любое инакомыслие, и церковь не могла остаться в стороне, сама склонная к крайним мерам – устранять соперников и вольнодумцев. Много говорится о том, как советская пенитенциарная система использовалась против церкви. Но у кого же учились большевики? Может быть, у своих идейных врагов?

Караульное послушание

Для попадания в монастырское узилище не требовался суд в привычном для современных людей понимании: все решал обычно Святейший синод или сам император. Многое зависело и от епархиального архиерея. В 1839 году епископ Рижский Иринарх (Попов) признавался: «Действия мои против раскольников не оказались тщетными… Два из… их наставников… назначены к заключению в монастырь» (Иринарх /Попов/ – Гавриилу /Городкову/, 27 декабря 1839 г. // ОР РНБ. Ф. 775. Ед. хр. Тит. 557. Л. 85 об.).

Жертвами монастырских тюрем становились разные лица: инакомыслящие, «сектанты», приверженцы староверия. Но не только они. Попало в те узилища – «под начало» – и множество представителей официальной церкви.

Число тюремных монастырей неуклонно росло, достигнув максимума к началу XX века: 20 мужских и 10 женских (Федоров В.А. Русская православная церковь и государство… М., 2003. С. 80). Известнейший женский монастырь такого рода – Новодевичий в Москве, куда была заключена, в частности, сестра Петра I царевна Софья. Особой бесчеловечностью отличались порядки в тюрьмах Суздальского Спасо‑Евфимьева и Соловецкого монастырей. Не случайно в них заточили и нескольких декабристов.

Деятельностью монастырской тюрьмы руководил настоятель обители. Ему же могли поручить «особый надзор» над отдельными арестантами. В 1901 году под «надзор» настоятеля Суздальского монастыря попал священник Алексий Днепровский, ставший арестантом за желание снять с себя сан (РГИА. Ф. 796. Оп. 178. Д. 3300. Л. 84 об.). Подобные намерения власть, как правило, не прощала.

Требовались немалые тюремные штаты. В роли надзирателей часто выступали монахи. Светских же нанимали за счет подаяний. Для нужд арестантов могла вывешиваться особая кружка в храме. Но всегда ли ее содержимое отправлялось по назначению? Известно одно: финансовая дисциплина в монастырях оставляла желать лучшего.

Долгое время заключенных караулили воинские команды. Имперско‑церковный альянс проявлялся здесь весьма зримо. Выполняя данную им инструкцию, часовые часто заглядывали в камеру, пользуясь маленьким окошком в двери. Иные часовые проявляли чрезмерное усердие, чем чинились препятствия молитве – едва ли не единственному утешению узника. Дореволюционный историк Александр Пругавин заметил: «Молиться, ежеминутно чувствуя на себе подозрительный взгляд часового солдата, тяжело, неприятно, оскорбительно…» (Пругавин А.С. Монастырские тюрьмы в борьбе с сектантами. М., 1905. С. 77). Такое происходило словно в насмешку над предназначением монастыря быть местом молитвы.

Узников помещали как в специальные казематы, тюремные здания, так и в подвалы («земляные тюрьмы»), погреба и даже монашеские кельи. Камеры были сырыми, холодными (не прогревались даже летом) и темными. Воздух был затхлым даже в коридорах. Причин для тяжелых болезней было достаточно. О медицинской помощи и говорить не приходилось: она часто не преду-сматривалась вообще.

Монахам требовалось привести невольников к раскаянию. Но вот парадокс: одному из узников (архивные дела не сохранили его имя) первоначально не давали даже Евангелие – книгу, призывающую к покаянию.

Вводились кое‑какие стимулы. Общаться с соузниками разрешалось лишь тем, кто принес покаяние. Местом встречи становился мрачный тюремный коридор. Иногда в отсутствие паломников разрешались кратковременные прогулки на монастырском дворе. Гарантий и здесь не было никаких.

Однако редко какой арестант раскаивался. Более того, случалось, что в вольнодумство вовлекались как чернецы, так и караульные солдаты.

Церковь входила в пенитенциарную систему не только своими монастырями. Например, подклет городской колокольни мог использоваться в качестве тюрьмы. Так было в городе Соликамске. И это не единственный пример.

На цепи в Суздале

Печально известный Спасо‑Евфимьев монастырь, относящийся к Владимирской епархии, служил тюрьмой – включал «арестантское отделение» – со времен императрицы Екатерины II, а именно с 1766 года. «Тюремные кельи», тюремная церковь, «воинская стража», прочные запоры – все тщательно продумали. И кажется удивительным побег из «арестантского отделения», совершенный при императоре Александре I, неким архимандритом Лаврентием (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 159. Л. 2). Тяжелейшая участь делала арестантов изобретательными. К сожалению, в архивном деле не говорится, какой способ побега придумал находчивый архимандрит.

Узники в Суздале были разные. Что касается официального статуса, то тюрьма предназначалась для душевнобольных, чем оправдывали, в частности, содержание невольников на цепи. Особым контингентом заключенных стали староверы. Так, в 1786 году «за упорство в расколе» туда был помещен сторонник «древлего благочестия» Тимофей Трофимов (См.: РГАДА. Ф. 7. сп. 2. Д. 2693). К самым тяжелым работам тюремщики привлекали именно староверов. Но те не меняли своих убеждений. Епископ Аркадий (Дорофеев) держался в заключении «твердо и с честью» (Старообрядческие иерархи. М., 2002. С. 26).

«В суровом заточении монастырского каземата» томились и три старообрядческих архиерея: упомянутый Аркадий (Дорофеев) – 27 лет (как секретный заключенный № 1), Геннадий (Беляев) – 18 лет, Конон (Дураков) – 22 года. Все оказались в одиночных камерах. Старообрядческий историк Федор Мельников писал: «Вдумайтесь сколько‑нибудь в эти страшные, роковые цифры – и леденящий ужас охватит вашу душу, острая боль сожмет ваше сердце…»

Пощады староверческим иерархам не было. Инструкцией епископа Владимирского Иустина (Михайлова), выданной монастырским тюремщикам, предписывалось: «Иметь за ними строжайший надзор с прекращением им всякой возможности сношений между собою… и вообще с кем‑либо… » (Цит. по: Пругавин А.С. Старообрядческие архиереи в Суздальской крепости. СПб., 1903. С. 8). Одиночество становилось невыносимой пыткой: узники не слышали людского голоса. Инструкция Михайлова неукоснительно соблюдалась.

Даже взглянуть на небо, что могло бы дать утешение, не представлялось возможным. Забранное массивной железной решеткой, окно тюремной камеры открывало вид лишь на высокую каменную стену, надежно ограждавшую узников от внешнего мира.

Служители государственной церкви в Суздальский монастырь тоже попадали. В 1890 году здесь томились 12 таковых невольников, включая одного архимандрита, пятерых священников, двух иеромонахов (РГИА. Ф. 1574. Оп. 2. Д. 83. Л. 4). В 1831 году по приказу императора Николая I в Суздале заточили лишенного сана священника Могилевской епархии. Ему инкриминировали не слишком большую вину: «произнесение нелепых слов, коих нельзя выразить на бумаге» (Резолюции императора Николая I // ОР РНБ. Ф. 380. Оп. 2. Ед. хр. 57. Л. 9). Таким образом, о тюремной функции монастырей монарх хорошо знал.

Порядки в Суздальской тюрьме устанавливались при участии его предшественника – императора Александра I. В 1824 году тот приказал бывшему министру внутренних дел Виктору Кочубею: «Составить план к лучшему размещению арестантов, наблюдая, чтобы каждый из них имел одну небольшую комнату и чтобы ни под каким видом не находилось по несколько человек в одном покое» (РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 4043. Л. 1 об.). На тот момент в монастыре томились 25 узников.

Вслед за этим озадачили и владимирского губернатора вкупе с архимандритом Суздальского монастыря: определить сумму, потребную на содержание одного узника. Речь шла о казенных деньгах: монастырь на заключенных не тратился. Расчетами занялся лично архимандрит, заявив в результате, что требуется 156 руб. в год, включая расходы на питание, одежду, обувь, постельные принадлежности, а также «шитье и мытье платья и белья» (РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 4043. Л. 3). Сумма, казалось бы, сносная. Но сколько фактически тратилось на узников – трудно сказать. Все тюремные средства оказывались в распоряжении архимандрита.

Интересен пример еще одного представителя официального духовенства, заключенного в Суздальском монастыре, – иеромонаха Виталия, попавшего туда в 1881 году. Быстро, однако, он был сломлен. В прошении, поданном на имя епископа Владимирского Феогноста (Лебедева), Виталий взывал: «Произволом сильных, без производства следствия законным порядком я лишен свободы… при моей хронической боли головной… развилась еще болезнь у меня нервного расстройства и вообще физического истомления, и сильно подавляющее уныние, грусть и отчаяние. Все… страдания мои, тяжесть заключения… невыносимы стали… почему и вынужден просить освобождения… » (ОР РНБ. Ф. 574. Оп. 1. Ед. хр. 379. Л. 1). Заодно попросил о снятии с него монашества и сана, надеясь, что это облегчит дело освобождения. Был ли выпущен из тюрьмы Виталий – в рукописных материалах не сказано. Но известно, что помилования мало кто удостаивался.

Большевики организовали на Соловках лагерь особого назначения, но у большевиков были церковные предтечи. Фото из альбома Управления Соловецких лагерей особого назначения

В Соловецкий монастырь заточали уже с середины XVI века. В свое время тюрьма там грозила даже Александру Пушкину. Не случайно слово «Соловки» звучало для многих угрожающе.

Сотни несчастных доставляли сюда с разных концов страны. «Редкая из религиозных сект России не имела своего представителя в стенах Соловецкого острога», – утверждал дореволюционный автор Михаил Колчин (Колчин М.А. Ссыльные и заточенные в Соловецком монастыре в XVI–XIX вв. // Русская старина /РС/. 1887. Т. LVI. С. 45). Подобно Суздалю, приверженцы официальной церкви на Соловки тоже попадали, такие как преподаватель Ново‑Ржевского приходского училища, изрекший в 1823 году «дерзкие богохульные слова». Карающая сторона постановила отправить его «под строгий надзор духовного начальства» (РГИА. Ф. 815. Оп. 16. Д. 880. Л. 1–1 об.).

Попав на Соловки при императоре Александре I, монах Авель (Васильев) вспоминал: «Архимандрит уморил невинно двух колодников, посадил их и запер в смертельную тюрьму, в которой не токмо человеку жить нельзя, но и всякому животному невместно: …в той тюрьме темнота и теснота… дым и угар… скудость одежд и пищи, и от солдат истязание и ругание, и прочая таковая ругательство и озлобление многое» (РС. 1875. Т. XII. С. 424). Авель пытался усовестить архимандрита, но попал в «самые тяжкие тюрьмы» (там же).

Некоторых заключенных запирали в каменный небольшой «мешок», где не было возможности даже прилечь, и, бывало, узник подолгу спал в полусогнутом состоянии. Связью с внешним миром служило крошечное окошко в двери – для очень скудного освещения (и то не всегда) и подачи скудной пищи. «Одна мысль о таком житье леденит кровь в жилах…» – признался Колчин, побывав на Соловках (Колчин М.А. Указ. соч. С. 57).

В 1880‑е годы Соловецкие острова посетил Владимир Немирович‑Данченко. Знакомство с монастырской тюрьмой произвело на него тягостное впечатление: «Сколько крови пролилось на эти сырые холодные плиты, сколько стонов слышали эти влажные мрачные стены!» (Немирович‑Данченко В.И. Соловки… СПб., 1884. С. 115). «Огромной гробницей» показалась Немировичу соловецкая тюрьма. Действительно, здесь требовалось страдать до могилы. «Кто попал в Соловецкий острог… – писал Немирович, – тот схоронен заживо» (Там же. с. 117). Причем «схоронен» в невыносимых условиях: «В потрясающе мрачной темничной келье», где «все… прозеленело, прокопчено, прогнило, почернело. День не бросит сюда ни одного луча света. Вечные сумерки, вечное молчанье… точно… на дне глубокого холодного колодезя… легче – смерть!» (Там же. С. 118, 122). Место для заключения было отведено даже под крыльцом монастырского Успенского собора. До середины XVIII века наказывали помещением в земляную тюрьму, где узнику грозило нападение крыс. Для защиты от них возбранялось давать даже палку. Не случайно иеромонах Иероним (Лаптев), заточенный в Соловецком остроге, назвал его «адом» (РС. 1891. Т. LXXI. С. 188).

Имелось на Соловках и «лобное место», служа для наказания узников. В ход шли розги, палки, кнуты, шелепы. Искромсанные тела, пролитая кровь –  жестокости совершались изо дня в день. Широкое поле деятельности открывалось для садистов. А рядом совершались богослужения, звучала проповедь о любви к ближнему…

Справедливости ради надо сказать: при гуманных монастырских настоятелях положение узников несколько улучшалось. Но много ли гуманных архимандритов насчитывает история Соловков?

С приходом к власти большевиков на Соловках появился Лагерь особого назначения. По сути, ничего нового, продолжение традиции. Но пресловутый СЛОН всем известен. Тогда как о дореволюционных узилищах почти забыли.