Как батюшкам досталось от дедушки Крылова

Высмеивая лицемерие отечественных святош, Крылов обращается к эзопову языку и выводит образ Брамина. Карл Брюллов. Портрет баснописца И.А. Крылова. Не окончен. 1839. ГТГ

Начнем с басни «Напраслина». Здесь выведен Брамин из «Восточной стороны», который в постный день испек себе на свечке яйцо. Ясно, что в басне подразумевается отечественный монах. Крыловская мораль: «Есть и в Браминах лицемеры».

Так и с духовенством Франции, критикуемым в издаваемом Крыловым сатирическом журнале «Почта духов» за честолюбие и скупость. Эта критика вполне приложима и к русским служителям алтаря. Разве не отечественные реалии отражены «Почтой»: «Деревенский священник… жалуется, что ему жить нечем»?

В комедии «Пирог» говорится: «Я приготовил там попа, и как Фетюев приедет, то мы тотчас его обвенчаем». Священник выступает здесь второстепенной фигурой, механическим исполнителем обряда.

«Бес меня попутал», – оправдываются порой православные русские люди. В басне «Напраслина» дан им ответ:

«Ах, наустил меня проклятый бес!»

А тут бесенок из-за печки:

«Не стыдно ли, – кричит, – всегда клепать на нас!

Я сам лишь у тебя учился сей же час…»

В басне «Прихожанин» показано безразличие народа к церковной проповеди, даже если она великолепна. Но были поводы и не доверять пастырям. «Нередко у того бутылка с вином в кармане, кто проповедует трезвость», – говорится в повести «Ночи». Пьянство служителей алтаря было притчей во языцех.

Продолжим поиск церковных прототипов. Так, в басне «Совет мышей» видится Святейший синод, тем более что автор здесь замечает: «Об уме мы часто судим по платью иль по бороде». Читая басню «Ворона и Лисица», могли бы устыдиться церковные льстецы: «Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна…» Усердие льстецов духовного звания изумляет: здесь трудно их превзойти. Современник Крылова митрополит Серапион (Александровский) писал синодальному обер-прокурору: «Я же с… истинным к благодетельной мне особе вашего сиятельства высокопочитанием всегда пребуду, как и есмь вашего сиятельства, милостивого государя, всеусерднейший слуга и богомолец…» Так и с басней «Мартышка и очки». Прототипами ее можно тоже считать иерархов – тех, что гнали ученых: «Как ни полезна вещь… Невежда… ее… гонит». «Невежда также в ослепленье бранит… ученье…» – продолжает Крылов. Процитируем тут тираду митрополита Филарета (Дроздова), тоже современника Крылова: «Тысячу лет прожила Россия… при весьма ограниченной грамотности народа: была ли бы… беда, если бы решились сделать ее всю грамотной не вдруг?..»

В комедии «Пирог», пользуясь церковным языком, простолюдин осуждает социальное неравенство: «Господам будет… Масленица, а мне… Великий пост». Равенство же претило «благородному человеку», и тот не соглашался с учением о происхождении человечества от Адама. «И если уже необходимо надобно, чтоб наши слуги происходили от Адама, то мы лучше согласимся признать нашим праотцем осла, нежели быть равного с ними происхождения», – находим в «Похвальной речи в память моему дедушке». В комедии «Модная лавка» обличается равнодушие помещиков к церковному уставу: «На Страстной (в Великий пост. – «НГР») Масленицу справляют». В комедии «Урок дочкам» вспоминается «Вавилонское столпотворение»: «Бедный старик шатался, как около Вавилонской башни, не понимая ни слова, что говорят…» Здесь же западный человек противопоставляется «нашему брату, крещеному», словно на Западе не крестят.

Но Крылов не совсем чужд западной духовной традиции. В прозе его упоминается и епископ Августин, именуемый церковью Блаженным, и аббат Бернард Клервосский, которого называли «медоточивым учителем».