Русский Гамлет во главе Церкви

Великий магистр Мальтийского ордена. Российский император. Глава Православной церкви. Владимир Боровиковский. Портрет Павла I в коронационном облачении. 1800. Русский музей

Годы правления Павла I (1796–1801), выпав на излом двух веков, особо значимы в истории отношений империи и Российской православной церкви. Окончательное подчинение Церкви оформилось именно под его скипетром. В акте «О престолонаследии», подписанном Павлом, сказано: император есть глава Церкви, что затем подтвердили в «Своде законов Российской империи». О независимости Церкви теперь и думать не приходилось. Администрирование ею стало нормой для монарха, как и строгое наказание неисправного духовенства. Но Павел не пренебрегал и благоустройством Церкви, называя это своей главной заботой. Таким образом, этот император имеет в церковной истории двойственный облик. Иными словами, «русский Гамлет», как назвали Павла, еще царевича и наследника престола, в Европе.

Рыцарь на русском троне

В 1799 году на православном Каменноостровском кладбище столицы разрешили хоронить кавалеров ордена Иоанна Иерусалимского, невзирая на их вероисповедание. Это расходилось с понятиями того времени. Но о протестах православных верующих ничего неизвестно, ведь особым поклонником Иоанна Иерусалимского считался сам Павел I, гроссмейстер рыцарей-иоаннитов (рыцарей Мальтийского ордена), он же «романтический император» (Пушкин). Иные возмущались в глубине души, указывая на то, что иоанниты – католики.

Стремление противоречить своей матери-императрице, что часто отражают историографы, в церковной политике Павла замечается мало, скорее видна преемственность курсу Екатерины II, хотя и не во всем. Представители других конфессий могли, как и раньше, рассчитывать на известную толерантность властей.

Отношение к католикам действительно менялось на протяжении царствования Павла. Большие возможности в пределах России получили иезуиты. Утверждают, что монарх размышлял о воссоединении Римско-католической и Православной церквей.

В 1798 году Святейший синод регламентировал, как следует присоединять униатов к православию на землях, отошедших к России в результате разделов Польши. Священникам установили, «чтобы они, препровождая добродетельное и непостыдное… житие, отнюдь не дерзали делать… состоящим в унии… никакого насилия…» Власть рассчитывала на органичное вхождение в империю новых земель.

Проблемой раскола в русском православии тоже занимались. Нижегородским староверам разрешили иметь свои церкви и своих священников, дозволив это затем и прочим ревнителям старины. Синодальные распоряжения дают такие примеры по Санкт-Петербургу, Твери и другим городам. Но не все было так радужно упрощать. В 1797 году старообрядцам Черкасска запретили строить «особый молитвенный дом».

Тем не менее старались «избыть» раскол цивилизованно. В 1798 году Синод предписал епископу Рязанскому Симону (Лаговскому), «как ему с совратившимися в раскольничье заблуждение… крестьянами поступать». Причем власть рекомендовала не строгость, а доброе назидание, предложив Лаговскому назначить в проблемные места таких священников, кто «примером доброго жития мог прихожан своих воздержать от всякого соблазна…» Но силе инерции было трудно противостоять, и потому одновременно подчеркнули: поступить с перешедшими к староверам «по всей строгости законов». Но и здесь тоже факты разнятся. В другой епархии один священник, бежав к староверам, отделался лишь потерей сана. Более того, «по старости и слепоте» его отдали родне на пропитание.

В 1799 году Синод предписал епархиальным архиереям возвращать ревнителям «древлего благочестия» отобранные у них книги. Этого оказалось мало. И Синод распорядился о «нечинении» староверам «малейшего притеснения или озлобления».

Но главной была политика в отношении официальной Церкви. Она временами смягчалась. Особое доверие было оказано Синоду, членам которого позволили самим избрать обер-прокурора, что до этого не имело прецедентов. Но это отнюдь не означало, что Церковь выходит из-под руки государства.

Благодаря вниманию властей росло состояние архиерейских домов и монастырей. Их наделяли землей, рыбными ловлями и мельницами; монастыри получили от императора и денежные вклады. В частности, поправил свое положение Кизичевский монастырь Казанской епархии, которому не только возвратили часть его прежних угодий, утраченных в ходе секуляризации церковных вотчин при Екатерине II, но дали новые. И вот неожиданность для властей: результатом стал «ряд контрактов с арендаторами… потому что к этому времени монахи сами хозяйничать уже разучились», не утратив желания обогащаться. Архиерейские дома тоже пользовались щедротами Павла: размер их земельных участков был удвоен. Назовем это контрсекуляризацией после известной кампании Екатерины II – отказом от крайностей в хозяйственном ограничении церковных структур.

Духовенству даровали все новые льготы. Забота о его достатке была очевидна. В 1798 году прихожан обязали обрабатывать церковные земли, поручив губернаторам следить, чтобы верующие не пренебрегали этой обязанностью. В следующем году вышло распоряжение «О довольствовании сельских священно- и церковнослужителей вместо земли хлебным содержанием». Таким образом, рассматривались разные варианты обеспечения причтов. Некоторые клирики получили денежное жалованье. Так, рядовому священнику Софийского собора Санкт-Петербургской епархии назначили 900 руб. в год. Приходам, где клир жалованье не получал, была отведена земля. Более того, все духовенство освободили от сборов на нужды полиции. Вниманием пользовались и члены семей духовенства. В 1799 году дали «содержанье вдовам и сиротам священнослужителей при церквах городских и соборных». Правда, большинство приходов были сельскими, и масса вдов священников с сиротами влачила нищенское существование. Можно назвать эти новации половинчатыми. Но они все же положили многообещающее начало.

Распространение получили церковные награды (митра, наперсный крест, камилавка, скуфья), привнося в жизнь духовенства азарт карьеризма. С тех пор к обилию наград в русской Церкви привыкли, и об отмене их ныне мало кто помышляет.

Более того, духовенство начали награждать государственными орденами, подчеркнув чиновничий характер его служения. Ряд епископов получили Мальтийский крест (орден Иоанна Иерусалимского). Указом 1796 года синодальных членов, имевших ордена, стали именовать кавалерами. Одних орденов оказалось мало, и архиепископ Псковский Ириней (Клементьевский), словно военнослужащий, получил аксельбанты – для ношения на рясе. К духовенству применили Табель о рангах, принятую при Петре I. Инкорпорация Церкви в империю углублялась, а синодальная система все более крепла.

На порядок в духовном сословии смотрели оригинально. «Праздных» (место отца-священника мог занять лишь один сын, остальные считались «праздными», то есть обреченными не иметь места для служения) детей духовенства вновь стали отправлять на военную службу, правда, запретив «ставить в строй» детей священников, не достигших 15 лет. Что до выборности приходских священников, то практика эта была прекращена, а о ее восстановлении в церковной среде мечтают до сих пор.

Страх и трепет

При всех послаблениях в религиозной политике свободы, конечно, не было. О многом говорит запрет на пропаганду «инославия». Заявив в 1797 году о «свободном вероисповедании», власть тем не менее запретила прозелитизм, включая обращение православных в католичество. Власть ратовала за строгую дисциплину, проводя политику «железной лозы». Вслед за Осипом Мандельштамом можно сказать: жесткая порфира государства слыла грубой власяницей, в которую облекали подданных («Петербургские строфы»).

Происходили события, более опасные для власти, чем прозелитизм. В конце 1796 – начале 1797 года в десятках губерний разразились крестьянские волнения по причине тяжкого крепостнического гнета. Помня о пугачевщине, Павел распорядился о немедленном отстранении от службы священников, присоединившихся к бунтам. Строго карали и тех, кто распространял бунтарские настроения. В 1797 году лишили места священника Алексия Спиридонова, клирика Санкт-Петербургской епархии, возбудившего недовольство среди крестьян.

Коронация Павла I в Богоявленском соборе Московского Кремля состоялась в первый день Пасхи 1797 года. Мартин-Фердинанд Квадаль. Коронация Павла I и Марии Федоровны. 1799. Саратовский государственный художественный музей

Политика предупреждения бунтов проводилась по-разному. Требуя «должного послушания крестьян… помещикам», власть распорядилась «об обязанностях в отношении сего… священников», призванных «предостерегать прихожан… утверждать в… повиновении своим господам».

Несмотря на усилия властей и деспотизм Павла I, крамольный настрой духовных лиц не иссякал. Бунтарей не щадили. В одном только 1800 году сослали в Сибирь не менее шести священнослужителей. Каторжная работа в кандалах – вот что их ожидало.

Нагнетая атмосферу страха, от духовенства требовали доносов, и оно доносило. В 1797 году епископ Коломенский Афанасий (Иванов) сообщил об антицарских эскападах «именитого гражданина». История донесла до нас его фамилию – Ложенников. Помимо посягательства на самодержавие, усмотрели нарушение субординации, высоко ценимой при Павле I. Следили, похоже, за всеми. В Петербурге наказали бродягу, не приходившего на исповедь восемь лет.

В крайних случаях власть не щадила и архиереев. В 1797 году митрополита из бывшей Брацлавской епархии сослали за «преступления» в монастырь Казанской епархии с запретом архиерейского служения. (Ссылка такая была как тюремное заключение.) В том же году, узнав от дьякона из Могилевской епархии о развратной жизни тамошнего епископа Афанасия II (Вольховского), Синод отправил епископа «на покой» без пенсии. (Хотя случалось, что рядовые клирики слали на своих епископов и ложные доносы.) Опале подвергся и фаворит Екатерины II митрополит Санкт-Петербургский Гавриил (Петров). Никто не был застрахован от репрессий.

Продолжали устранять монастырские вольности. Самовольный переход из одного монастыря в другой был запрещен. Мера была важна, поскольку чернецы ударялись в бродяжество, покидая даже столицу, как бежал из Александро-Невской лавры Петербурга иеромонах Агапий.

Роль царя в Церкви ощущалась и в мелочах. Так, при Александре I искали любопытный документ – о запрете Павлом срубать березки для украшения храмов в Троицу.

За что секли духовенство

В довершение страхов на духовенство вновь распространили телесные наказания, запрещенные при восшествии Павла на престол. Перемену датируют 1800 годом. Но, согласно делам Тайной экспедиции, духовных лиц секли уже в 1798 году.

Возврат к телесным наказаниям легко объясним. Пороки духовенства оставались притчей во языцех. О слабостях священнослужителей Синод знал и от епархиальных архиереев. В 1796 году епископ Афанасий II (Вольховский) рапортовал о монахинях в Могилеве, что «в тягость народу и в поношение чину монашескому», и потому попросил об их переводе в другое место. Доходило до крайностей. В 1798 году сослали на каторгу «за фальшивые ассигнации» священника Иоанникия Владимирова. Подобные дела шли через следственно-пыточный орган – Тайную экспедицию. Некоторым клирикам грозила солдатчина.

Любопытна структура провинностей духовенства. Возьмем материалы Санкт-Петербургской консистории (ЦГИА СПб.Ф. 19. Оп.2. ДД. 1—1869), рассмотрим документы 1796 года (более ранних консисторских дел в архиве нет). Но сразу заметим: в столичной епархии обстановка была много лучше, чем в провинции.

Из 861 дела, прошедшего тогда через консисторию, 93 (11%) относятся к разным неисправностям и преступлениям духовенства. Весомую их долю (28) составляют дела о корыстных провинностях (кражах церковных денег, уклонении от уплаты долга и других). На втором месте (26 дел) – факты «неблаговидного» и «недостойного» поведения, хулиганские выходки, драки, избиения, буйства, доходящие до сумасшествия. На третьем (22 дела) – служебные провинности. На четвертом (8 дел) – пьянство (в масштабах всей Церкви порок этот был значительнее). На пятом (7 дел) – насилие и издевательство духовных лиц друг над другом. Иерархия при этом не соблюдалась: пономарь мог помыкать священником. Изредка упомянуты и крайние аномалии – растление священником своей дочери, нарушение тайны исповеди, захват клириком крепостной крестьянки и т.д.

Итак, наиболее характерным пороком духовенства оказывается корыстолюбие. Жадность сказывалась даже в контактах духовных лиц друг с другом. В 1799 году священник Симеон Евдокимов жаловался, что коллега по алтарю, Иаков Иванов, захватил его сенные покосы. Завязывались тяжбы, участники которых проявляли непримиримость. Ради корысти «попы» пускались во все тяжкие, включая подделку документов, подлог, вымогательство денег и имущества, укрывательство беглого крепостного для использования в качестве дешевой рабочей силы, вырубку казенного леса, присвоение дома вдовы и другое. Беглых крестьян укрывали и в монастырях, например, на Валааме. Нарушения норм целомудрия тоже случались. Зафиксированы такие проступки священников, как избиение чужой жены, «надругательство» над женой дьячка и т.д.

Материалы следующего, 1797 года выводы эти лишь подтверждают. Из 1008 дел 124 (12%) посвящены тем же злоупотреблениям. Корыстные проступки (40 дел) вновь возобладали. Иные священники уклонялись от уплаты долгов даже духовному правлению – органу местной церковной власти, так что взыскивали принудительно. Служебным провинностям посвящено 27 дел, пьянству – 17 и т.д. Иные документы привлекают специальное внимание – такие, как дело дьячка, проигравшего в карты дьяконскую ругу (руга – выплаты духовенству из государственной казны). Безобразия входили в привычку, так что в 1800 году Санкт-Петербургская консистория издала специальный указ о воздержании духовенства от порочных дел. Но насколько полезны были подобные увещевания?

В условиях, когда духовенство «хромало на обе ноги», народ питал к нему не лучшие чувства. В 1799 году священник Иаков Иванов был избит крестьянами. Слишком необычным это не назовешь. Но битьем дело не ограничивалось. Крестьяне Павловского погоста Санкт-Петербургской губернии агитировали не платить клиру условленных денег, что видится организованным протестным движением, мало учтенным в историографии. Неприязнь к духовенству оборачивалась десакрализацией образа храма. Кражи из церквей стали обычным делом. Масштабы краж выросли настолько, что в 1800 году похитили колокол с колокольни Исаакиевского собора в самом центре столицы – при всем том, что государство тех лет принято считать полицейским.

Завершая анализ церковной политики Павла I, отметим, что, узаконив главенство императора над Церковью, монарх укрепил синодальную систему, решая те же задачи, что все русские монархи XVIII века. Преодоление некоторых последствий екатерининской секуляризации показало, что система могла саморегулироваться, и в этом была ее гибкость. Но окончательную оценку церковной политике Павла дать трудно: как и во всем его правлении, здесь очевидна противоречивость.

В марте 1801 года император был убит своими приближенными и подданными.